Теперь ему открылось все. Возвращение того, другого, знаменовало собой возвращение мучительных ощущений, с возрожденной мощью увлекавших его прямо в жесткие объятия лихорадки. Он тщился воскресить в памяти, когда же именно произошла его первая встреча с тем, другим, но так и не сумел; помрачение рассудка, мгновенное и бесконечное, уже вовсю овладело его внутренностями. С отчаянием смертельно раненого зверя он норовил зацепиться хотя бы за одну-единственную здравую мысль, как за некую спасительную соломинку в беспощадном водовороте сознания, но его мысли разлетелись целым фейерверком суматошных воспоминаний. Мир улетал у него из-под ног, и веревка сдавливала его горло — прямо как в ту, первую ночь. Но нет. На сей раз он уж непременно добьется успеха. Слух мой терпеливо выжидает, когда будут сокрушены шейные позвонки. Сегодня я наверняка смогу услышать их ужасающий хруст. Итак. Итак... Прошу прощения, вы не дама с лестницы? Пространство и время. Хотя нет, здесь иначе. Время и пространство. Именно — вверх тормашками! Замечательно. И никто не осмелится теперь заявить, что я трус; не осмелится заявить, что у меня не хватит духа повеситься на дереве или потолочной балке. «Нам с тобой, молодец, без наркотиков — конец!» Кто шепчет это за моей спиной? Нет, сегодня мне шлюхи ни к чему. Пусть попытают себе счастья на какой-нибудь другой лестнице. Завтра меня должны найти висящим под потолком, наподобие плода; мои голосовые связки пресечет веревка. А теперь я намерен объявить: пространство и время... Нет же, время и пространство, всё вверх тормашками! Мне необходимо умереть. Буду там висеть, раскачиваясь. Я уже почти закоченел... Что за черт, да я уже почти разложился! Уж сегодня никто не станет шипеть мне в уши: «Нам с тобой, молодец, без наркотиков — конец!» Издалека доносятся голоса, встревожено выкликающие его имя, голоса, похожие на голос его матери. Слышны могучие удары, стены готовы рассыпаться в прах. Всё как обычно! На шум сбегаются соседи. Сегодня, как и всегда, двери не выдержали напора тел; соседи с неизменным упорством и решимостью желают вырвать его из лап смерти. Зачем же я повел себя трусом, зачем валял дурака? Чтоб я был проклят! Наверное, я просто устрашился этого острого холода, терзавшего мою голову. Как знать, возможно, мне бы более приличествовало быть обнаруженным с моей головой, утопающей в кровавом зеркале? Может быть, чутьё смерти пристало побаловать благоуханием пороха?
Именно в то утро он и обнаружил присутствие другого. В своих мыслях он встречал