Марья сдвинула брови. Степа действительно неслух, не хочет заниматься домашними делами. Иной мальчик стремится к лошади, обрадуется, когда ему поручат напоить ее или покормить. А этого надо во всем принуждать. Утром, когда собиралась ехать в город, хотела взять его с собой, так заупрямился, убежал из избы.
Пообедав с дочерью вдвоем, Марья принялась возиться с нитками, готовить их для следующей заправки ткацкого стана. На пойменной земле в прошлое лето конопля хорошо уродилась, за зиму мать с дочерью напряли много, одной Фиме не соткать. Марья думала заодно с Иважем пригласить и молодуху помогать. А вон как вышло — и она ушла в Баево. Да, видно, не придется ей в этом году сесть за стан. Как только подсохнет земля, надо выходить и сеять. На Степу надежды мало. Все придется делать самой.
Степа явился в сумерках, весь мокрый и забрызганный не то илом, не то грязью.
— Ты что, печи клал у реки? — спросила мать, оглядывая его одежду.
— Не печи. Лошадки делал из ила, — серьезно ответил мальчик.
— Ну, коли сделал свои лошадки, теперь иди напои свою лошадь да найди корову и пригони к сараю, — сказала Марья.
Степа хотел было поворчать, почему надо идти именно ему, а не Фиме, но перехватил сердитый взгляд матери и быстро ушел. Ворчал он после, когда вернулся и полез сушиться. Слушала его одна Фима, мать пошла доить корову. Фиме можно все высказать и возмущаться сколько хочешь. Она перечить не будет. В избе темно, лишь в предпечье пылающие на шестке угли рассеивают мрак. С этими нитками мать топила печь каждый вечер, и на печи было нестерпимо жарко. Чтобы не обжечься, Степа постелил под себя чей-то зипун. Жгло и сквозь зипун, но ему не хотелось отодвигаться.
— Чего-то запахло паленым, Степа, посмотри, там на печи ничего не горит? — сказала Фима.
— Посмотри сама, если видишь в темноте, я ничего не вижу, — отозвался Степа.
Он-то знал, почему пахло паленым. Полежав немного, Степа вместе с зипуном переместился ближе к стене.
Фима раскрыла ватолу на окне, сумеречный свет слегка осветил избу. Но вместе со скупым светом ворвался и влажный холод ранней весны. Поеживаясь, Фима тоже полезла на печь.
— Зачем же ты раскрыла окно, коли замерзла? — спросил Степа.
— Ты же говоришь, ничего не видишь, вот я и раскрыла.
— Лучше бы зажгла лучину.
— Эка какой умный! Кто же об эту пору зажигает вечером в избе огонь? Озимы подпалятся.
Степа засмеялся:
— Огонь, знать, разведешь на озимых, с чего им палиться?
— Все равно, — неуверенно возразила Фима. — Помнишь, как в Баеве все бегал Никита-квасник и кричал, чтобы не жгли огня, а то, говорит, озимые попалятся?