– Вот нормальный штопор, держи, – сказал Кафтанов.
Юклин откупорил бутылку. Налил себе в стакан – там на столике стояли стаканы на стеклянном подносе, как всегда в гостиницах.
– А мне? – сказал Кафтанов.
– А тебе можно? – удивился Юклин.
– Можно, можно! – Кафтанов постучал ногтем по этикетке. – «Его же и монаси приемлют».
Третье лицо
коллизия
Разговор зашел о сексуальных домогательствах – о чем же еще говорить в интеллигентной компании, когда от политики всех тошнит, но дело Вайнштейна еще не утихло и раздаются все новые и новые обвинения по адресу известных персон?
Кто-то сказал, что это типичный случай антиисторизма. Каких-то тридцать лет назад нечто было обычным флиртом – а теперь считается недопустимым насилием. Да взять само слово «изнасилование»! Времена меняются в сторону все большего и большего уважения личности. Раньше изнасилованием считался насильственный секс в прямом и грубом смысле, а теперь это означает секс недобровольный. Просто вынужденный, и все тут. От и до. Даже легкий моральный напор типа «но ведь ты же моя жена!» – тоже своего рода изнасилование. Правда, супружеское, но все равно. «Это прекрасно и гуманно, – возразили ему, – но поди пойми, где граница добровольности? В конце концов, девяносто процентов всех наших поступков – вынужденные». Кто-то вспомнил о «культуре изнасилования». «Нас всех, мужчин и женщин, насилует государство! – сказал четвертый собеседник. – Rape State!» И он огляделся, гордясь таким эффектным словосочетанием.
Среди нас был один немолодой человек, Евгений Васильевич Н.
– Все это очень интересно и дает пищу уму, – сказал он. – Но позвольте я расскажу вам некий случай. Изумительная правовая и нравственная коллизия.
* * *
– Итак, – начал он, удобно расположившись на диване, – это было на самом излете брежневских времен. Но «лично дорогой Леонид Ильич» был еще жив, это я точно говорю, потом поймете почему. Кажется, это был восемьдесят первый год. Или весна восемьдесят второго.
Был у меня друг Юрка Грунский, парень веселый, добрый, хороший, но чуть мутноватый: путался с фарцой и сам фарцевал, хотя при этом учился на третьем курсе во вполне престижном вузе. Правда, некоторые именно поэтому звали его «четким парнем». Стыдно признаться, но мы любили Юрку еще и потому, что у него была огромная квартира на Кутузовском. В том самом доме нумер двадцать шесть, в боковом крыле. Конечно, квартира была не его, а покойного папаши, а покойный папаша был когда-то замом у Славского в Средмаше, потом в ЦК завсектором у Сербина и, как иногда с такими людьми случается, умер при неясных обстоятельствах. «Тихо скончался в автомобильной катастрофе», сравнительно недавно, ежели считать от того случая, о котором я хочу рассказать. А Юркина мама совсем помешалась на здоровье и по полгода жила то в Крыму, то в Пятигорске. Дышала свежим воздухом и пила минеральные воды. Так что Юрка жил в пятикомнатной квартире совсем один, ну и мы там клубились. Хотя по факту он жил, конечно, не один, потому что у него почти всегда кто-то ночевал.