Вот и получается: видимых следов Алёши почти не существует, всё затерялось. Есть только тексты, которые мы все, меня включая, приписываем ему. Всё есть вымысел (конечно, вымысел иногда тоже равен лжи, но всё-таки не в этом случае – по крайней мере, чаяния мои именно таковы). Поэтому герменевтом мне сейчас не стать. Надо идти на ощупь, плыть по сознанию и подсознанию – будто в поисках какого-нибудь золотого руна, только метафизического, которое не потрогаешь, волшебного оберега, талисмана, который обеспечит благополучие всех нас, втянутых в дикую и до сих пор крайне туманную историю. Иногда мне кажется, что она вообще никогда и ничем не закончится…
В порту меня ждёт мой корабль, ветрокрылый и лёгкий,
Его я назвал «Понимание» – Боже, помилуй.
О, как бы хотел я подняться на борт «Пониманья»,
Ни в ком не нуждаясь на нём, кроме воли Господней!
О, как бы хотел паруса я расправить свободно,
И быстро уйти – как ушли на восток аргонавты,
Которые к цели своей неуклонно стремились:
Руно искушало их – знáменье благополучья!
Когда-нибудь я уплыву, герменевтикой древней
Влекомый в просторы Вселенной – души человечьей.
Клянусь, я до цели дойду, мой безбрежный Владыко!
Клянусь, что останусь навек я Твоим герменавтом!
Адонай, наш милосердный Господь, сжалился: вместо неприятнейшего разговора получилась милейшая, хотя и короткая беседа (собственно, долгая – по телефону – и не требовалась). Воловских голосом обрадовался и сразу же сам предложил снова встретиться, Белкину даже не пришлось оправдываться, аргументировать и убеждать.
– Но почему же вы мне не позвонили сами? – не удержался Белкин от шпильки.
– Мне было страшно неловко после всего этого, – молвил Воловских и, услышав скептическое хмыканье Белкина, торопливо добавил, – пожалуйста, хоть сейчас поверьте! Никаких больше причин нет.
Как же замечательно, Элохим, когда люди отвечают на мои вопросы ещё до того, как я их задал.
Встретиться условились после работы в пятницу – Белкин из уважения к старику согласился приехать к нему. И такое хорошее настроение царило в душе – то ли конец недели радовал, то ли погода вдохновляла, то ли незапланированный утренний визит Фариды прибавил бодрости, а может, нутром, непонятно-каким-по-счёту чувством Белкин что-то предощущал, догадывался…
«Простите, Борис Павлович, я не имею права выставлять вас за дверь, однако я и говорить больше не могу, мне плохо. Я пойду в свою комнату, приму лекарство и лягу, а вы посидите тут, сколько хотите, а потом просто захлопните дверь», – вспомнил Белкин последнюю фразу Воловских во время их предыдущей встречи. Естественно, «сидеть тут» философ не хотел категорически, поэтому немедленно встал, накинул куртку и рысью выбежал (хорошо, что хозяин безжизненно чистого дома изначально предложил ему не разуваться – шнуровка ботинок превратила бы прощание в дополнительное мучение), ничего не сказав напоследок.