«Свободы, – повторил я про себя. – Вот оно что, свобода».
– Да, и я ещё подумала тогда, когда он ушёл, мы не виделись пятнадцать лет, а он вообще ничего не спросил о моей жизни и ни слова не рассказал о своей. Оставил мне, правда, антикварную свою брошюрку в подарок, это я оценила.
– А вообще часто вас бывшие ученики навещают? – спросил я её перед прощанием. – Из Алёшиного класса, может, кто-нибудь?
– Разве они бывают бывшими? – улыбнулась Элли; потом задумалась и ответила совсем без улыбки, покачав головой. – Первые год-два как-то бывает, заглядывают. Потом уже реже, конечно. Реже, да.
Озирающийся не благонадёжен
Всё это, признаться, уже порядком стало… нет, не докучать, а утомлять. Сильнее всего Белкину вдруг захотелось снова сесть в самолёт из Кёльна до Москвы, предвкушая смену аэропорта и пересадку до Петербурга, взяться за отзыв для Зайцева и ничего иного не знать, не видеть, не помнить и не обдумывать. Нельзя ли, Элохим, сжалиться не локально, подкидывая решение мелкой загадки, а глобально, одарив всеобщим избавлением?
Но немедленно в голове снова возникла вся цепочка событий, как на экране проявились неотвеченные вопросы, и вновь прозвучал голос Воловских: «А к паролю мы бы пристегнули всё прочее».
Философ пришёл в совершенное уныние от таких слов. Всё прочее пристегнулось настолько плотно, что теперь вполне могло бы и отстегнуться.
В некотором отупении Белкин сидел в метро, механически удаляя фотографии в телефоне – как и все, он страдал от наплыва идиотских картинок и якобы смешных видеозаписей, которые ему присылали добрые знакомцы, вероятно, желая его потешить. Потом вспомнил, что Воловских со своей историей обрушился на него так сильно, что он, Белкин, не пересмотрел те немногочисленные фотографии, которые сделал в Кёльне. Захотел отвлечься, открыл в телефоне другую папку – и тут же наткнулся на два снимка последней записки Алексея. Непонятным образом они полностью забылись. Стал изучать.
Приблизил фотографию, стал внимательно рассматривать слова, написанные Алёшей. Ничего экстраординарного не заметил. Потом перелистнул на другую фотографию, обратную сторону записки. Счёт из ресторана. Что-то в нём было не то… Может, дата? Воловских говорил: «Накануне». Нет, день правильный. И час вполне соответствует – без десяти восемь, ранний вечер. Воловских ещё сказал, что они «немного покушали». Ах, ну вот и странность нашлась. Чутьё не подвело: счёт явно чужой. Даже если они не «немного» поели, а нормально, всё равно количество заказанных блюд и напитков никак не соответствовало двум людям – трапезничало, судя по счёту, человек десять, а то и больше. И сумма к оплате соответствующая.