Едва ли я вынес бы всё подобное дольше года: такие беспощадные испытания казались способными очень быстро погасить первоначальную вспышку, Большой Взрыв моего интереса к игре, но спасение для юного шахматиста нашлось в игре по переписке. Она оказалась – совсем другим делом, совсем иной игрой, таившей в себе неизъяснимые наслаждения для пытливого ума. Кроме возможности свободно обдумывать на протяжении часов или дней одно-единственное движение своей фигуры, тянувшее за собой целый лес вариантов, уводящих пытливого путешественника едва ли не к тёмному концу времён, кроме возможности свободно совершать такое движение и брать его обратно, без наручников кабального уговора «тронул – ходи», передвигая то одну, то другую маленькую фигурку на купленной отцом шахматной доске, кроме всей формальной свободы воли физическое отсутствие соперника напротив, в восьми клетках впереди, с той стороны чёрно-белого поля казалось чем-то особенно и необыкновенно таинственным.
В день, когда мы с отцом доставали утром из почтового ящика в парадном открытку с очередным ходом противника, всю первую половину дня – уже в школе, но мало отвлекаясь на урочные заботы от своих полных драматического внутреннего напряжения композиций, – всю первую половину дня я передвигал в воображении фигуру с противоположной стороны согласно указанному в открытке маршруту. Я делал попытки думать, что его ход мог означать, пытался представлять внутри собственной головы голову моего соперника, но получалось тогда так себе, поскольку все более или менее стройные мои конструкции, как огнём, выжигались внутренним нетерпением скорее сделать встречный ход на доске. Покой и счастье ожидали меня по возвращении домой: прежде любого обеда и всех домашних заданий я садился за доску, делал ход со стороны противника и стратегически долго, со странным наслаждением вглядывался в изменившуюся ситуацию в партии. Был ли полученный ход ошибочным или хорошим, но предсказуемым и рассчитанным мной заранее в предшествовавших вариантах, или же оказывался для меня открытием (о, как завистливо я восхищался невероятными, головокружительными, рискованными решениями противников – иногда их выбор раскрывался мне просто нечеловеческим чудом!..) – почти не имело значения для глубокого наслаждения самой игрой. Я воспринимал всё совершавшееся как совместное, одно наше общее на двоих творчество с тем, о ком я не знал ничего, кроме его имени, фамилии, отчества и почтового адреса. Мой соавтор не имел ни образа, ни облика, ни возраста. Вообразить напротив можно было кого угодно. И мне кажется, я воображал, что разыгрываю – в четыре руки – шахматную партию не с человеком, а со всем окружающим мою маленькую жизнь огромным мирозданием.