Поддавшись давлению сверху, пропаганда вермахта составила открытое письмо от имени Власова, объясняя российским батальонам «причины» их переброски на Запад. Очевидно, Йодль выпустил это обращение до того, как было получено согласие Власова. Подписывал его Власов или нет, остается загадкой. Для него и его соратников каждая новая обида становилась источником переоценки ценностей и взаимных обвинений. Разрыв между устремлениями немцев и русских становился все более очевидным. Однако Йодль был доволен своей маленькой хитростью. В своем выступлении в ноябре он заявил: «Использование иностранцев в качестве солдат должно рассматриваться с величайшим скептицизмом. Было время, когда с Восточного фронта, под лозунгом «Россию могут победить только русские», распространялось нечто близкое к психозу. Во многих головах поселилась призрачная идея огромной армии Власова. Тогда мы создали более 160 батальонов. Пока мы победоносно продвигались вперед, результаты выглядели положительными. Когда же ситуация изменилась и мы были вынуждены отступать, они стали отрицательными. На сегодня имеется только около 100 восточных батальонов, и почти ни один из них не находится на Востоке».
Отныне положение Osttruppen сводилось к статусу наемников, воюющих за чужое дело против врага, которого они не знали и не имели причин ненавидеть. Теперь это было что угодно, но только не «освободительная армия».
Все попытки вновь поднять вопрос о Власове оказались тщетными. Все, что можно было сказать, было сформулировано и переформулировано с набившей оскомину назойливостью. Пропаганда вермахта потеряла веру. Абвер Канариса сам оказался на грани поглощения его СС. Министерству иностранных дел по-прежнему запрещалось заниматься восточными делами. Чиновники военной администрации не имели ни власти, ни каналов, чтобы к ним прислушивались. Министерство оккупированных восточных территорий оказалось изолированным и органически неспособным взять на себя инициативу. Теперь, когда все было потеряно, Розенберг направил меморандум Кейтелю, жалуясь на чрезмерную озабоченность армии великороссами; а его подчиненные играли со своим кругом фиктивных национальных «лидеров» и «комитетов». (Розенберг встречался с Гитлером еще один раз – последний – в ноябре 1943 г., но, как, оглядываясь назад год спустя, утверждал один из его помощников Вальтер Лабе: «К моему личному сожалению, министерство восточных территорий упустило действительно подходящую возможность для продвижения подобных идей (политической войны) – когда рейхсминистр Розенберг встретился с фюрером в ноябре 1943 г., и ему так и не удалось представить идеи о предоставлении автономии в Эстонии и Латвии. Если бы министерство предприняло этот шаг и прибегло к конструктивной политике в Белоруссии, которая обязательно распространилась бы на Украину и другие оккупированные территории, немецкая политика, несомненно, пошла бы другим путем, и сегодня министерство оккупированных восточных территорий находилось бы в другом положении».) Лишь некоторые из наиболее проницательных людей в министерстве продолжали выступать за новое политическое наступление. В другом обзоре ситуации Бройтигам повторял все те же знакомые рекомендации – такие как декларация о судьбе России. «То, что желают знать народные массы, – это не подробности, а прежде всего то, что мы не считаем их страну колонией, а население всего лишь объектом эксплуатации». Лето и осень 1943 г. прошли без немецкого наступления на Востоке, которое ранее восстанавливало баланс сил. «Тем более политика и пропаганда должны стремиться разрушить психику врага другими средствами». Но все это было не что иное, как ханжеская надежда, и не предлагало никакого нового подхода.