Когда творчество входит в привычку, когда вы умеете управлять своим временем, ресурсами, ожиданиями и требованиями других, когда приходит понимание важности объективной оценки, последовательности и сохранения чистоты идеи, вы оказываетесь на пути к достижению наивысшей цели любого творческого человека – к обретению звания мастера, профессионала.
Была такая автономная религиозная община ремесленников в XIX веке, называлась шейкеры[5]. Они производили деревянную мебель, плетеные изделия, инструменты. И очень в этом деле преуспевали. Тем не менее, понимая, что между мастерством и гордыней очень тонкая грань, они не могли позволить, чтобы кто-нибудь из них возомнил себя великим мастером – настоящий мастер один. И это Бог. Поэтому они создали систему, постоянно поддерживающую их незнание. Когда кто-то из членов общины достигал высокого уровня развития в своем ремесле (будь то изготовление мебели или плетение веников), этого человека направляли заниматься новым для него делом – работой в поле или в кузнице, где он должен был начать все сначала. Меня восхищает это стремление всегда учиться новому, развиваться в новой для себя сфере, хотя и вызывает вопросы страх и нежелание признать свое мастерство и профессионализм. Мой опыт подсказывает, что каждый раз, когда вы захотите сделать нечто новое, вам придется сначала убедить себя, что вы способны сделать это по крайней мере не хуже, чем то, что делали прежде. Спокойно почивать на творческих лаврах не приходится.
Профессионализм и мастерство – весьма расплывчатые понятия. Никогда не поймешь до конца, достиг ли ты его, а если и достиг – то достижение ли это вообще для тебя. (Александр Великий разрыдался, когда оказалось, что ему больше некого завоевывать – мир закончился.)
Мы скорее признаем профессионализм и мастерство в других, чем в себе. Поэтому каждый должен найти для этих качеств собственные критерии. Я свои нашла в истории про круг Джотто. Когда итальянского художника XIV века Джотто ди Бондоне попросили доказать папе Бенедикту ХI, затеявшему переобустройство собора Святого Петра, что он достаточно искусен для того, чтобы участвовать в росписи главного собора Ватикана, тот усмехнулся, взял лист бумаги, макнул в краску кисть и одним движением руки нарисовал идеальный круг. Он сыграл на бытующем в то время в теории искусства клише, что настоящий художник способен нарисовать круг от руки.
Об этом клише мне напомнили автопортреты Рембрандта. Во время путешествия в Гаагу я оказалась на выставке, где мое внимание привлекло его раннее творение «Художник в своей студии». На ней изображен сам Рембрандт, наполовину скрытый в тени, пристально глядящим на мольберт, который доминирует на переднем плане. Когда я перешла в другой зал, меня поразила его работа, написанная 40 лет спустя, – «Автопортрет с двумя кругами». Технический скачок, совершенный в период между этими двумя картинами, феноменален. На первой мы видим художника несколько колеблющегося, неуверенного в себе. Это проявляется в плоских, безжизненных мазках. На второй – художника, излучающего уверенность. Мазки толстые, трехмерные, на века обогнавшие свое время. Их с легкостью можно было бы принять за работу художника XIX века.