— Ты думаешь о Сигрид, — говорит она и видит, как он цепенеет, потом оборачивается.
Секунда — и она понимает, что вот сейчас он выскажет всю злость и горечь, накипевшую оттого, что Сигрид была на пароме. Что Карин взяла ее с собой в отпуск, не сказав ему ни слова. Что она завязала с его дочерью близкий контакт, какого у него самого не было долгие годы.
— Я с ней тоже не говорила, — тихо роняет она.
Взгляд у него холодный, холодный как лед и полный сомнения.
— Вот как? А мне показалось, что вы вдруг чертовски сблизились. Должно быть, объединились в отвращении ко мне.
Ей хочется сказать гадость. Унизить его, уязвить — глубоко и навсегда. Расстрелять своей печалью вместо пуль. Но она знает, что не имеет на это права.
— Можешь думать как угодно, но она и мне не давала о себе знать. И на мои звонки не отвечает. Может быть, винит нас обоих в смерти Сюзанны.
Она видит, Юнас понимает, что это правда, и готовится сделать последнюю отчаянную попытку.
— Позвони мне, как только она объявится. И сообщи, где она обретается. Это приказ, Эйкен. Понятно?
Карен смотрит ему прямо в глаза.
— Этого я обещать не могу. Если она сама не захочет.
Она не отводит взгляд и видит, как злость уходит, словно он не выдержал напряжения. Грудь опадает, буря эмоций стихает. Остается лишь бесконечная печаль. И она понимает, сейчас перед ней не начальник, а отец Сигрид.
— Обещать я могу только одно. Я никогда не скажу Сигрид о тебе ни единого дурного слова. Я слишком люблю ее, чтобы говорить гадости о ее отце.
Спустя две недели Элинор Эйкен выкатывает инвалидное кресло с дочерью из стеклянных дверей больницы. Карен хочет домой. После первой недели, когда она еще была одурманена болью и анальгетиками, тоска по дому росла день ото дня. Тоска по тому, чтобы самой решать, закрывать дверь или нет, принимать посетителей или нет. Самой решать, что и когда есть. И надо ли есть. Избавиться от запаха дезинфекции и звуков сирен скорой помощи. Спокойно поплакать.
А в первую очередь она тоскует по бокалу-другому вина и по сигарете.
Она бы предпочла быть в доме одна, но понимает, что не обойдется без помощи матери, по крайней мере на первых порах. И потому с удивлением, облегчением и разочарованием слышит сейчас, как мама непринужденно заявляет, что послезавтра улетает домой в Испанию.
— Харри звонит каждый день, спрашивает, когда я вернусь, — говорит она, толкая кресло к выходу. — Кстати, он передает тебе привет. Мы приедем в Лангевик, как только тебе станет лучше. А если не получится раньше, то на Рождество приедем обязательно.