, ходят уверенной походкой, деловито таскают приличных размеров поленца к костру и явно ощущают себя людьми на своем месте. К тому же у границы леса и реки сидят на бревнышках те самые ребята с автоматами, про которых говорил Голд. Их почти десяток, и держат они оружие вполне уверенно, не то что наши стилисты и менеджеры. И, сдается мне, они знают, как на спусковой крючок нажимать и затвор передергивать.
Нет, тут парой выстрелов в воздух и криком: «Все мордой в землю», — похоже, не обойдешься. Тут надо будет все очень неплохо продумать и спланировать, если, конечно, дело потом-таки дойдет до стрельбы. Коли придется их давить, то сразу всех, не оставляя в живых никого, а значит, надо грамотно расставить людей вокруг поляны. Тут лес кругом, и даже если с двух десятков стволов вдарить, но с одной позиции, пусть и хорошей, вроде той, что у нас сейчас, то в лучшем случае мы выбьем процентов сорок этой публики, не больше. Остальные разбегутся по кустам как тараканы, лови их потом. Так что здесь все надо хорошенько обмозговать, иначе никак.
В этот момент певуны как-то увеличили громкость, да и тональность тоже. И даже ритм участился. Песня стала быстрее, резче, перестала быть лишь фоном к происходящему. Ради правды, я в ней ни слова не понимал, язык этот мне был неизвестен, хотя что-то знакомое в нем проскальзывало. И, судя по всему, Голд был прав — мы на самом деле увидим сегодня, чем же занимаются эти странноватые ребята в белом и что у них за обряды такие.
— Я же говорил, — прошептал Голд, в очередной раз, пересекаясь с моими мыслями. — Сейчас что-то будет. Может, ритуал, может, проповедь.
— Слушай, на каком языке они поют? — спросил я у него.
— Это латынь, — ответила за Голда Настя. — Только странная какая-то. И это не христианский псалом, ручаюсь. Я как-то сериал смотрела, документальный, там про обряды — и католические, и православные очень подробно рассказывали. Так тут — ничего общего. Это, скорее, язычество какое-то.
— Мракобесие это, — пробормотал Павлик. — Вон те четверо что-то про жертву говорят. Мол, совсем с жертвами плохо стало.
«Те четверо» оказались крепкими мужиками, стоящими наособицу не так уж далеко от нас, и разительно отличавшимися от остальных. Те, кто пел, или подбрасывал топливо в огонь, или просто кружился на месте, изображая танец, были другими, просветленными какими-то, воодушевленными, можно сказать. У них в глазах была вера — кривенькая, косенькая, возможно страшненькая, но все же. А эти… У наших штабных было такое выражение лица, когда они что-то обсуждали. Нет, это не просто так ребята собрались, это местные функционеры. Им вера не нужна, они тут по другой причине. И вот еще что… Рожа одного из них мне показалась знакомой. Но откуда? Хотя постой-ка!