Эпштейн фотографировал помещения судна и его обитателей и, конечно, не упустил случая запечатлеть Эрнеста Лапина в его великолепном морском виде. Эпштейн несколько повеселел и даже сочинил незатейливые частушки.
Первая стрела была пущена в Яшу, хотя все уже успели забыть о злосчастной истории с чемоданом:
У жены на глазках слезы,
Лида плачет, Фейгин тоже,
Акал, такал, макал, вакал —
Чемоданчик свой проплакал.
Второй удар был нанесен Перну, который продолжал безнадежно вздыхать возле Марии, по-прежнему не обращавшей на него внимания.
Бедный Антон не подозревал, что над ним смеются. Он пристроился на палубе поближе к Марии, старался заглянуть в синие, такие загадочные для него глаза и слушал, как она пела. В такт гитарным аккордам Мария встряхивала кудрями и бросала взгляды на Берзина, а он даже не смотрел на нее.
Эдуард сочувствовал Перну и сердился на тех, кто смеется над ним. «Умный человек может влюбиться только как безумный, но не как дурак», — думал он.
А Наталья Истомина, или Графиня, как ее теперь все звали, покорила маленького, стремительного старпома Андрея. Он водил правнучку адмиралов по кораблю и объяснял, что такое спардек, твиндек и камбуз.
Старпом мурлыкал, перебирая струны гитары:
Брось, моряк, не грусти,
Не надейся на помощь норд-веста,
Эта мисс ведь из знатной семьи
И к тому же чужая невеста…
«Сахалин» выходил из бухты, почти свободной ото льда. Лишь у берегов линией тянулась кромка припая.
— Пока нам везет, — сказал капитан. — Внутренняя часть Золотого Рога обычно замерзает в конце декабря. В это время люди уже ходят по льду из города на Чуркин мыс, ездят на телегах и санях по Амурскому заливу. Но в Охотском море придется туго, — Иван Михайлович улыбнулся. — Японское радио назвало нас авантюристами…
Карл Калнынь стоял рядом с Берзиным и Успенским, щурился дальнозоркими глазами на ослепительное море, прислушивался к звукам гитары и постепенно настраивался на лирический лад.
К этой группе тяготели и остальные «бородачи», а молодежь, к которой примыкал и Саша Кац, группировалась вокруг Григорьева и Соловейчика.
В заливе, где плавали белые льдины, море сверкало, как расплавленное золото. Через несколько дней они срастутся в сплошное ледяное поле, а пока они не мешали ходу корабля. Черными пятнами лежали на них и грелись на солнце тюлени.
— На дне Японского моря погребены россыпи золота, — заметил Соловейчик. — И все море можно назвать золотым. Здесь на тонну воды приходится его двадцать миллиграммов. Один Амур ежечасно выносит в море до килограмма золота. За год — больше, чем добывается его по всей Европе.