Раковский позавидовал мужеству Александра, хоть и сам ни в чем не уступал Швецову. Рослый, подтянутый, необыкновенно подвижный таежник в облезлой тарбаганьей шапке с длинными ушами и собачьих унтах в одиночку отправился из Среднекана на Индигирку.
Отправился без долгих сборов, будто на загородную прогулку в дачном поезде. Лишь поплотнее набил «сидор» и покрепче увязал на нарте палатку, печурку и продовольствие. А перед отъездом помахал провожавшим мозолистой огромной ручищей и сказал:
— Ну, пока!
Будто не две с половиной тысячи верст туда и обратно, без дорог, через глухие горы и тайгу предстояло преодолеть ему одному, а какой-нибудь пустячный, по колымским понятиям, путь верст этак в триста, который можно пройти на лыжах.
Ну, и качали же его старатели, когда он вернулся с мукой! И было за что: он один спас от верной гибели сотни людей.
Раковский нахмурился. Когда же будет порядок со снабжением? Чем занимаются там, в Нагаеве, где склады ломятся от продуктов, и почему пятьсот километров от побережья до золотой Колымы непреодолимы для снабженцев «Цветметзолота»? Какая нелегкая дернула снабженцев во главе с Антоновичем послать в тайгу из Нагаева упряжки собак, половина которых погибла, а остальные съели больше, чем привезли! И почему никак не дойдут до приисков и полевых партий оленьи транспорты? Что это, беспечность? Нераспорядительность? Злой умысел?
Нарты швыряло из стороны в сторону, скрипели копылья. Сергей чертил пяткой по снегу, чтобы не опрокинуться, и все торопил оленей и покрикивал на упряжку. Пара оленей, встряхивая ветвистыми рогами, дружно, рывками натягивала алыки — вот-вот оторвутся! — и пускалась вскачь, обгоняя переднюю упряжку каюра. Стройные ноги мелькали в бешеном ритме и временами били в передок. Перед глазами Раковского подскакивали заиндевевшие короткохвостые крупы. В лицо из-под копыт летела снежная пыль. То и дело больно ударяли по голове и рукам комья оледеневшего снега, а все казалось, что едут слишком медленно.
Скорей, скорей!..
Они останавливались через каждые три-четыре часа, чтобы дать отдохнуть оленям. Каюр выбирал укрытое местечко в распадке, где снег рыхл и неглубок, и, пока путники разводили костер, пили чай, олени уже раскапывали из-под снега лишайник.
Каюр умоляюще смотрел на Раковского узкими карими глазами, и обожженное ветрами скуластое лицо расплывалось в предвкушении близкого и в то же время далекого блаженства. Но Раковский молчал.
А каюр не унимался:
— Хороший ты человек, Сэргэй. Сим бир саха. Родной ты для нас человек, и сам совсем как якут. По-нашему говорить умеешь… Ну что тебе стоит, а? По одной?..