Но в газетах сегодня — опять… И по радио — снова. И все то же самое будет вечером по телевизору.
И даже в светлые дни никак не избавиться от ощущенья, что мир стоит перед страшным порогом…
А что же его генералы? Что с ними станет?.. С генералами мира на всей зеленой пока Земле?
И страшная меня посещает мысль: неужели, думаю я, может случиться, что наш так рано погибший мальчик окажется вдруг куда счастливее всех остальных, потому что это случилось с ним н а к а н у н е?
И его оплакали мать и отец, его оплакали братья, в последний путь его провожали родные и близкие, близкие потому, что он добрым был и привязчивым и всех наших друзей со святою верою детства считал и своими друзьями, и они это знали…
Какой был ясный день в октябре, какое промытое голубое небо висело над бронзовыми, над рыжими, над рдеющими багрецом кронами притихших деревьев!..
Его похоронили на кладбище в Вострякове сбоку от братских могил, где под одинаковыми гранитными надгробьями лежат умершие от ран в московских госпиталях солдаты прошлой войны.
Обязанный им своим появлением на свет, он покоится нынче совсем рядом с ними, и в дни поминовения, когда над братскими этими могилами звучит медь военных оркестров, — она звучит как будто и для него… И неутихающий уже столько лет плач не увидевших счастья женщин — это словно бы плач и по нему.
Одни и те же птицы слетают с усыпанных мирными зернами солдатских надгробий и садятся на оградку к нему, и белки растаскивают принесенные малыми детьми и старухами конфеты и грызут их, сидя на каменных краях цветника над его маленькой могилой, а кедровые орехи, которые оставляем для них мы с женою, они уносят туда, к постаментам солдат прошедшей войны.
Но кто, вы скажите мне, кто оплачет потом ныне живущих?..
Что будет с этими скачущими на одной ножке, с этими, кто ведет щенка на веревочке, кто доедает мороженое, кто отбивает ладоши, аплодируя рыжему клоуну в цирках всей нашей все еще пока зеленой Земли, — что будет со всеми генералами мира?
Что с ними будет, скажи, отец?..
Необычная выдалась в Москве осень.
После благостных, полных тишины и тепла деньков, когда невольно казалось, будто увядающим в парках кронам щедро отпущен срок окончательно пожелтеть и набрать побольше багрянца, неожиданно промчался холодный и злой вихрь с обильным дождем. Принаряженные деревья в одночасье обнажились и почернели, а пестрые клочья их изорванного убора засыпали все вокруг, прилипли к влажной земле, приникли к полегшим травам. Несколько хмурых, в тумане с утра до вечера, дней листья мокли в лужицах на асфальте, истирались подошвами на обочинах, а потом обильно высыпал снег. Морозец не очень-то спешил его поддержать, ударил самую малость, и крупные следы собаки, когда она бежала впереди меня по аллее, тут же бурели и потихоньку затягивались жижею. Черенки от листьев торчали в них по бокам, словно концы соломы, и было похоже, что идешь не по городскому скверу, а посреди припорошенной снежком, раскисшей в непогоду кошары, и собака — не мирный ньюф, лопоухая размазня, за столичное свое вынужденное безделье переведенная из служебного клуба в декоративный, а налитой степной силою волкодав с самодельным, из толстого брезента, широким ошейником, плотно утыканным остриями хорошо заточенных гвоздиков — попробуй, стая, перехватить ему горло!