А из желтой бочки, что стоит рядом с рестораном, этими же большими кружками, только вымоют хорошенько, будут продавать пепси-колу.
С тех пор как начал Дружка учить, сколько раз представлял себе все это Никита!
— Внучек!.. А внучек!
Бабка Подьячиха зовет. Может, не откликаться?..
Опять или воды из колодца вытащить, или что-нибудь с чердака достать. Ругается, кричит, а как что надо, так сразу — «внучек».
— Никитушка!..
И голос у Подьячихи такой слабый, как будто зовет уже с того света. Махнул Никита рукой и вышел из палисадника.
Бабкина голова в теплом платке опять торчала над высоким, еще совсем новым штакетником, только на этот раз лицо у нее было не злое, глаза грустные, а лоб перевязан сложенной в несколько раз белой косынкою.
— Ты, Никитушка, не побежишь в центр?
Не говорит, а стонет. Но Никита все еще сердится на бабку.
— Чего мне там делать?
— Может, мамочка что приказывала?
— Ничего она не приказывала.
— Ну, может, сам сбегаешь, принесешь бабушке лекарство?.. Так, Никитушка, схватило, ну так схватило! Мокрую тряпку приложила — не помогает. Сбегай, внучек, не дай бабушке помереть! Сбегаешь?
И такой был у Подьячихи жалобный голос, что Никита не выдержал, кивнул.
Бабка тут же ожила:
— Возьми деньги. Валерьянки купишь. А если не будет ее — пустырнику. Не забудешь, как называется? — тут голос у бабки и совсем повеселел. — Купишь потом в ларьке два морожена по девять копеек. Одно съешь, а другое принесешь. Сдачу потом отдашь.
Подьячиха просунула в щелку между штакетинами скатанный в длину затертый рубль.
«Ишь, — подумал Никита, — какой забор эта жадина отгрохала — даже пальцы не пролезут, чтобы деньги подать!»
— Я одно мороженое куплю.
— А мне? — удивилась бабка.
— Вам и куплю.
— А сам — без морожена?
— Горло у меня, — соврал Никита.
— Ну, тогда себе лучше не бери, — живо согласилась бабка. — Вдругорядь возьмешь. — И вспомнила: — Вот что еще!.. Пустырник, он на спирту, пьяницы да алкоголики будь здоров его хлещут. Аптекарша если попадется знакомая, не станет тебе давать, ты ей скажи: это не папаньке, мол, а бабушке Подьячихе, что в нашем доме живет…
И как только удержался Никита, как не швырнул ей рубль обратно через забор? А может, потому и удержался, что под ногами у него вертелся Дружок, терся боком, оглаживал длинным и пушистым своим хвостом. Ничего, ничего, погодите-ка! Вот только бросит пить Никиткин отец!
За мной, Дружочек! За мной.
За калиткой ему бросился на грудь желтый, с красными прожилками, лапчатый лист, прилип, словно к родному, повисел и только потом, когда неизвестно отчего Никита улыбнулся, лист оторвался от рубашки и, переваливаясь с ребра на ребро, упал на заросшую спорышем обочину.