Пошел на хлебозавод, позаигрывал там с девчатами, зубы им позаговаривал, и дали они ему напрокат два халата и два белых чепчика, какие пекари носят.
Взял он с собою этот чемоданчик, «дипломат», и за углом больницы надели мы с ним халаты, а потом он достал еще очки для меня — я в них налетел потом в коридоре на пожилую нянечку, думал, бедную, с ног собью… И достал пару столовских беляшей, какие ни один нормальный человек есть не станет, а только так: или слишком ученый, или совсем задерганный.
Откусили мы по кусочку и — вперед.
«А знаете, коллега, — громко говорит он с набитым ртом, — бывали с больными случаи, когда…» И дальше такое засвечивает, что я и повторить сейчас не сумею — недаром он все деньги на книжки тратит.
«Да, конечно, — я громко соглашаюсь. — Но ведь не станете вы, кандидат наук, отрицать, что бывает совсем наоборот…»
И проходим благополучно и через приемный покой, и по коридору, и с этажа на этаж, и в эту самую кардиологию, куда никого пускать не положено…
Нашли персональную, значит, эту самую палату, приоткрыли дверь.
Телевизор и в самом деле работает, и в самом деле цветной, но Елизаров, решили мы, убрал звук, отвернулся к стенке, думали — спит…
Переглянулись мы с Игорем: мол, правду говорили — все так! Вместо обычной тумбочки горка с фужерами стоит. А что поделаешь, и верно — персональная!..
Одернули халаты и чепчики поправили, приосанились, собрались уже в палату шагнуть, как тут вдруг нас оттолкнули, и мимо промчался в дверь один врач, другой, третий, потом туда покатили какую-то тележку с приборами, и Елизарова обступили, и две сестры сразу стали делать ему уколы, и все заговорили громким шепотом, потом еще громче, еще, и тут как оборвало — раз, и смолкли…
Такая вдруг стала тишина!
Мне показалось, слышу, как халаты шуршат, когда руки у них у кого опускаются, а у кого просто падают. Как плети.
Потом вдруг ожил главный врач, засуетился, заторопил всех, забегал, затормошил, заговорил с жаром, но все остальные только молча качали головами: мол, поздно. Уже, мол, все.
Определили потом: обширный инфаркт.
И в самом деле — второй.
И все-таки, говорят, можно было человека спасти, если хватились бы они вовремя… А им, видишь ли, и в голову не пришло, что человеку плохо — думали, предложением отлежаться решил воспользоваться. И начали, видишь, не с уколов, какие положены, а и взаправду — с коньяка…
Такие дела.
Все этот кандидат наук, организатор здравоохранения, просчитал. Все предусмотрел. Все учел. В одном ошибся: Елизарова не понял.
Не было у него в душе двойного дна. Ну что поделаешь — не было!