На этот раз мне припомнилось не ночное гулянье парами по отмосткам вокруг единственного пятиэтажного дома — среди вселенской осенней грязи. Не мебель из магазинных ящиков. Нет.
Припомнилась в этот раз рубаха. Знаменитая рубаха одного молодого спеца, объездившая и наши города, и даже чужие страны. Объездившая в то время, когда сам этот молодой спец, ее хозяин Валера Нечаев, оставался в поселке и продолжал себе месить эту самую вселенскую грязь или тоже, как многие другие, делал бесконечные круги по асфальтированным отмосткам вокруг общежития номер один — разумеется, женского… Ах, что это была за рубаха! У меня потом завелось много всяких, но купить хотя бы отдаленно похожую так мне нигде и не удалось, нет. Она была белая, в мелкий черный горошек. И концы воротника имела округлые. Но главное, конечно, не в этом. А в том, какая она оказалась чертовски крепкая!
Один — показаться родителям невесты ехал в ней в городишко Анжеро-Судженск, другой — летел в ней в Иркутск на совещание молодых строителей Сибири и Дальнего Востока, третий — выбивать поставки мчался в Москву.
Я в ней тоже ездил в Москву. Впервые в жизни — в издательство. Чрезвычайно вежливым, но очень настойчивым письмом пригласил меня добрый редактор Сякин. Потолковать о творческих планах, которых у меня, совсем в то время щенка, признаться, еще и не было.
Не знаю, что говорил Валера Нечаев, когда отдавал свою рубаху другим. Мне он тогда сказал: «Только не давай ей вина, договорились?.. Уж если что, лучше — беленькой. Но я вообще-то уверен, что ей с тобой и так будет весело!»
…И когда они съехались опять на этой бетонке, которая когда-то была такою просторной, когда нечаянно старик задел «жигуленка», когда малый с колечком от ключика на пальце заорал и схватил его за грудки, когда старик захлопнул дверцу и руку его на рычаге скорости ударила давно забытая дрожь лобовой атаки, я, глядя в едва светлевшее окно, закричал ему с прикушенной немо губой: «Давай, дед!.. Спасай, пока не поздно, отец!»
Потом был день уже с другими звонками, были обычные заботы. Была суета. Но нет-нет да и прерывал ее опять скрежет металла, вдребезги разбивал звон стекла, взрывались крики, и кусок за куском упрямо выстраивался сюжет, и хотелось немедленно все бросить и тут же сесть за него и не вставать из-за стола, пока не будет готов рассказ о неистовой ненависти и неистребимой любви.
В этом моем сюжете был он никакой не герой. Вообще-то я уверен, что и тот, настоящий дед, тоже был не герой — героем он стал уже после этого своего сражения около заправочной станции. Стал потому, что так захотелось городу…