— Боже… — пролепетала дева, едва понимая, что сейчас произойдёт.
Ладонь наёмника уверенно легла на её талию, другая приобняла за спину, щетина была колючей, но губы мужчины — мягкими и чувственными, он прекрасно знал, что делал, и Самшит покорилась его порыву. Она обвила шею Кельвина руками, запустила пальцы в жёсткие выгоревшие на солнце волосы, всё её тело дрожало от слабости и наслаждения, но поцелуй продлился лишь совсем недолго, пока разум словно незримая сила не разорвал ту страстную связь.
— Элрог Пылающий… — Верховная мать упала на кушетку без сил, прижимая пальцы к губам.
— Это моя вина, — глухо произнёс Кельвин, — я знаю, что вы принадлежите другому, но не смог остановиться.
Запоздало мужчина решил, что причинил ей боль, оскорбил, но Самшит трепетала не только от страха перед богом, но и от радости, от нежного чувства к этому человеку. Разум первожрицы культа велел Самшит отпустить его во благо их обоих, но страстные порывы девушки противились, приходили в ужас от мысли, что Кельвин Сирли уйдёт навсегда.
— Я прошу вас завершить начатое, проводить меня до Синрезара. Не говорите, что не нужны, слышать не желаю.
Его кулаки медленно, с хрустом костяшек сжимались и разжимались, одноглазый наёмник не решался смотреть на объект своего вожделения. Решение, теперь уже окончательное, далось тяжко.
— У вас есть другие гиды, другие защитники, я не нужен, это несомненно…
Самшит затаила дыхание…
— Однако я продолжу путь и постараюсь принесли вам хоть какую-то пользу. Простите, что потревожил, госпожа моя.
Галантерейщик быстро вышел из покоев, оставив Верховную мать наедине с Элрогом и беспорядочными мыслями. Она знала, что ей предстояла долгая, полная молитв ночь, но в глубине её душе установилось благодатное спокойствие, ведь этот мужчина согласился остаться с ней ещё хотя бы ненадолго.
День 1 юна месяца года 1650 Этой Эпохи, о. Ладосар.
Обадайя был молод и силён, отчего время скоро залечило его душевные раны. Так казалось. Мальчик вновь стал улыбаться, говорить, проявлять жажду знаний. Он был готов тренироваться и всеми силами выказывал учителю прежнее почтение, прежнюю преданность и любовь, храня, однако, в тайне события той ночи. Учитель же его учить больше не мог.
Майрон позволил отроку тренироваться, читать книги, практиковать заклинания что попроще, а сам не произнёс больше ни единой словоформулы, и не начертал ни единой схемы. Он курил свою красивую трубку, похожую на задравшего голову дракона, тянул из фляги мандрагоровый дистиллят и не находил прелести ни в чём. Время от времени седовласый, правда, просил у Лаухальганды доску, и компаньон выплёвывал её из своего внутреннего измерения.