Горы взымали со смертных дань, подвергая их испытаниям погодой, когтями чудовищ, и зубами зверей. Если мертвецы находились близ Государевых дорог, близ постов, оставлять их просто так не полагалось. Во всяком случае, гномов и хиллфолков[1]. Об остальных, в ком не было родной крови, особо не волновались. Как правило, смотрители собирали покойников в специально отведённых местах и ждали приезда жреца для оправления общего ритуала. Затем их сжигали.
Криптой этот каменный мешок называли потому, что «склад для мертвецов» было слишком долгим именем. Жрец не приезжал к ним уже много лет, отчего на многоярусных деревянных стеллажах стало тесно. А ведь через Дарг’гхабар не пролегали важные торговые пути.
— Где? — спросил старший смотритель, но ответа не услышал. — Брокген!
Помощник вздрогнул и отнял взгляд от стеллажей. Тела лежали там совершенно неподвижные, но из-за неверного света казалось, что изуродованные холодом лица корчились.
— Там, старшой, на пол положили. Он длинный очень, не сообразили сразу, куда засунуть.
Они прошли к дальней стене крипты, где во мраке лежало человеческое тело, действительно длинное, а ещё тощее. Его немного очистили от снега, так что получалось разглядеть задеревеневшую одежду, всю сплошь чёрную. Сапоги, штаны, кафтан с длинным рукавом, перчатки и плащ.
— Ни мехов, ни шерсти. Где Намган его нашёл?
— Сказал, что поблизости.
— Неужто? Как близ наших мест оказался человек, придумавший идти в горы без тёплой одежды?
— Я как-то не подумал…
— Что это?
На мертвеце был странный головной убор, — его затылок обтягивала чёрная ткань, крепившаяся к серебряному ободку, шедшему от уха до уха через темя. От него же на левую половину лица спускалась непроницаемая чёрная вуаль. Попытка заглянуть под неё не удалась.
— Примёрзла что ли?
— Старшой, не трогай лучше.
— Довольно! Либо веди себя как мужчина, либо наточи бритву.
— Говоришь как мой старик.
— Толковый он, верное. Как поживает?
— А что ему сделается, старому грибу? Старшой, оставь ты его уже. Странный покойник.
Из открытой плоти виднелась только правая половина лица, принадлежавшего мужчине. Белая кожа обтягивала скулы и челюсть так туго, будто могла порваться, из глубокой глазницы смотрел снулый глаз, губы растянулись, являя оскал чёрных зубов.
— Видимо, перед смертью он жрал уголь, не иначе, — язык, всё внутри чёрное… клянусь кремнием и камнем, действительно жуткий!
— Старшой, идём, пускай лежит себе.
Они поднялись наверх, в загустевший снежный вечер и увидели, что ворота были закрыты. Лодбарг вернулся в общий зал башни, где застал опечаленного гостя.