Волосы мои развеваются на ветру, я бегу с бешеной скоростью, сердце пульсирует, словно стробоскоп. «Нужно обязательно проследить за этим», – думаю я. Нога у меня тоже пульсирует, но это теперь не важно. Сумерки уже сгустились почти до темноты, и что-то пролетает мимо меня с таким звуком, как будто хлопает крыльями. «Летучая мышь? Сова? Гребаная природа», – ругаюсь я, но продолжаю бежать.
На горизонте я различаю какие-то фигуры, и сердце у меня подпрыгивает от надежды, что среди них может находиться Мелисса.
Отведу ее в сторонку и извинюсь. Я снова и снова повторяю свой план. Но приближаясь, я по силуэтам понимаю, что среди них нет Мелиссы. Это Инге и Марго, которые огибают холм, чтобы полюбоваться живописными видами, а чуть позади них идет блондинка с фигурой Триши.
Мелиссы среди них нет.
«Надеюсь, с ней все в порядке», – думаю я, терзая себя воспоминаниями обо всех случаях, когда расстраивала ее. О том, как она цеплялась за мои руки, пока они не покрылись потом и слезами, потому что не хотела, чтобы я уезжала из дома; тогда мне даже пришлось буквально отрывать ее от себя. О семейных рождественских праздниках после смерти мамы, с которых я сбегала, предпочитая провести этот день с друзьями или – однажды – в одиночестве. Что угодно, лишь бы не присутствовать дома и не осознавать, что произошло. В детстве никогда не задумываешься о том, что родители могут умереть. Но после смерти мамы мне пришлось быстро повзрослеть. Я поняла, что эмоции опасны. Единственными чувствами, которые я испытывала, были страх и печаль – сродни тошноте. Поэтому лучше вообще ничего не ощущать. Внутри я как будто отвердела – окаменела – вот и все. Я не могла рисковать и позволить себе снова смягчиться или снять свою защиту, потому что иначе распалась бы на куски.
Сейчас же я со стыдом признаю, что ни разу не задумалась о Мелиссе.
Иногда она звонила на телефон в вестибюле учебного зала университета и говорила, что хотела бы поболтать. А я поступала так, как поступила бы любая заботливая сестра: переводила ее на громкий вызов и устраивалась, скрестив ноги, на диване, работала над курсовой и время от времени произносила «Ага» или «Правда?», чтобы показать, что слушаю. Или иногда оставляла ее разговаривать со случайными проходящими мимо людьми. Или просто говорила, что мне пора идти. Объясняла, что я тороплюсь. Что, впрочем, почти всегда было правдой.