Будто из тени, отброшенной языком танцующего пламени костра, перед толпой разбойников возник старик. Его фигура, скрюченная и хлипкая, как водонапорная башня Прикли Пир — городка на северо-западе Прерикона, из которого вышедший был родом — едва держалась на ногах вот уже двадцать с лишним лет. Это выступил со словом Старина Билл, некогда владелец фермы вблизи Маунтейн Крик. После того как его ферму поглотила степь, Билл стал бродягой, вырванной из земли травинкой, одиноко носимой ветром. Однажды он, не пойми как, сошелся с Падре, присоединился к его пастве, этому огромному перекати-полю, и пережил самого пастора, а после гибели Падре остался в банде при Кнуте, намереваясь, видимо, пережить и его.
Старина Билл был чем-то вроде талисмана. Большинство разбойников потерты, но не стары, мрут, как мухи, не доживая до седин. Обветшалый — не то слово — Старина Билл олицетворял преклонный возраст, до которого никто из них не доживет. Он был древним псом, выдворенным хозяином после многих лет верной службы за бесполезность и обозлившимся за это на весь мир. Готовый оспорить закон, он был, однако, слишком стар, чтобы сделать это, и во время набегов оставался в лагере. Билл научил бандитов, как хранить съестное так, чтобы оно дольше не портились, как получить воду при помощи одной только вырытой ямы и шляпы, куда ходить можно, а куда не стоит и вообще научил многим премудростям кочевой жизни, чем расположил их к себе и заработал место в стае.
Старина Билл знал тысячу историй и умел их рассказывать так, как, наверное, сама судьба не расскажет. За свою длинную жизнь он успел побывать и в роли домоседа и в роли странника. Молодость он провел по локоть в земле и удобрениях, а всю вторую половину жизни — ту, что длится до сих пор, — скитался по прериям как в одиночку, так и в компании, чаще плохой, чем хорошей. Когда Билл говорил, казалось, в уши сыплется песок, поэтому хотелось, чтобы он поскорее прекратил это делать и говорил ближе к сути, но стоило Биллу начать рассказывать историю, а окружающим начать ее слушать, как тут же они забывали о скверном голосе рассказчика и внимали речам Билла с упоением. Пожалуй, продырявь Старину пуля, тот же песок, что сыпался из его рта, посыпался бы и из проделанного ею отверстия, Билл бы заткнул его пучком соломы или кочаном кукурузы и как ни в чем не бывало поковылял бы дальше.
Когда он имел, что сказать, как теперь, прежде чем начать говорить, Старина Билл развязывал повязку на своей шее, яркую и красную, в отличии от его синих губ, и тогда наружу из этой повязки вываливались ранее удерживаемые ею складки кожи, придавая ему сходства с вараном. Или очень старым индюком, которого даже пустить на мясо уже поздно, но который вовсе не дурак умирать и, кажется, убедил смерть позволить ему еще подзадержаться в жизни чуток, на неопределенный срок, а костлявая шутки ради согласилась и с тех пор ограждала эту ветошь от всего, что могло ее свалить.