— Ты хочешь, чтобы я от него избавилась?
Крест пожалел, что снял темные очки.
— Ванда, я устал, дай мне поспать хоть несколько часов!
— Нет.
— Ну что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Я пока еще на третьем месяце — достаточно принять одну таблетку. Поэтому мне надо знать: ты хочешь, чтобы я от него избавилась?
— Я что, вот так вдруг должен решать?
— Я жду ответа.
— Где же твой любимый феминизм? Как насчет права женщины на выбор?
— Хватит с меня этой белиберды!
Крест засунул руки в карманы:
— А чего бы хотела ты?
Ванда отвернулась. Крест мог видеть ее профиль: длинную шею, гордо посаженную голову. Он любил ее. Никого не любил прежде и никогда не был любим. Пока он был младенцем, матери нравилось обжигать его горячими щипцами для завивки. Она перестала это делать, лишь когда ему исполнилось два года. И в этот день, по странному совпадению, отец забил ее до смерти, а потом повесился в туалете.
— Ты носишь свое прошлое на лбу, — сказала Ванда. — Не все могут позволить себе такую роскошь.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку — это оказалось даже кстати.
— Я считалась первым оратором в классе, — сказала Ванда.
— Я знаю.
Она закрыла глаза:
— Просто дай мне договорить, ладно?
Крест молча кивнул.
— Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать любой колледж — и выбрала Принстон.
Крест все знал, но говорить об этом не стал.
— В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла шестьдесят фунтов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.
Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…
— Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.
— А что твой врач говорит сейчас?
— Она ничего не обещает. — Ванда подняла глаза. — Мне никогда не было так страшно.
У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.