Все эти «минусы» еще до сих пор не вполне преодолены. Правда, публика уже знает и поверила, что Флобер величайший писатель, гордость и слава французской литературы. Она преклоняется перед ним, но она его не любит. И только для тех, кто всем своим духовным существом отдался Флоберу, кто воспринял его целиком и до конца сжился с его образами, почувствовал всю неисчерпаемую красоту его поэзии и всю жизненную правду его пафоса, только для тех он станет тем драгоценным, единственным мастером, каким он был для своего близкого и любимого друга – Тургенева, и для своего ученика и преемника Мопассана.
В. Д. Набоков в 1917 году
Позвольте поделиться с Вами воспоминаниями о В. Д. Набокове в 1917 г.
Я не думаю, чтобы намерение говорить об этом периоде его жизни нуждалось в длинном оправдании. Я имею личные основания избрать этот период, ибо за эти месяцы непрерывно и ежедневно встречался с Набоковым. Но не в этом дело. И не в том, что за тревожные месяцы, пережитые тогда Россией, Набоков играл первенствующую роль в событиях, их направлял: ибо этого не было – к ущербу для блага России. Скажу больше – в личной судьбе Набокова как государственного человека и политика 1917 год не был крупным внутренним этапом развития и роста. Наблюдая его на пространстве двух десятков лет, я всегда поражался тем, что Набоков всегда был равен самому себе. Эту особенность его умственной и нравственной фигуры подтвердят все, кто близко его знал и кто его любил и понимал. В нем была редкая жизненная логика, укрепляемая выдающимися качествами самообладания и душевного равновесия.
И за всем тем все же 1917 год для Набокова, как для всех русских поголовно, от малого до большого, был годом затраты таких доз умственной и нравственной энергии, с которыми не сравнятся затраты никакого иного года, пережитого людьми наших поколений, – несмотря на то, что, конечно, никаким другим русским поколениям не досталось переживать все, что мы переживали с начала XX века и еще до конца не пережили. В этой затрате всех душевных сил, без остатка, в этом потоке сменяющих друг друга радости и отчаяния, надежд и разочарований, побед и поражений, триумфов и унижений калибр каждого из нас, его способность думать и действовать, его энтузиазм и его трезвость, измерялись лучше, чем в какой бы то ни было другой период развития русского народа и русского общества. Поэтому, говоря о Набокове в 1917 году, я говорю о нем за период величайшего испытания, поставленного его умственным и нравственным силам, за месяцы его напряженной работы и напряженнейших размышлений о судьбах страны, ее прошлом, настоящем и будущем.