— Я не слыхал шума, — сказал мальчишка, — должно быть, она спит.
— Хорошо, пойдемте.
— Куда? — спросил Заяц.
— Ты хочешь знать?
— Еще бы!
— Мы подожжем вон то отдельное строение.
— Это наше-то?
— Да.
— Да ведь там вся жатва?
— Почему ты знаешь? Может, за нее заплачено.
— Папаша Брюле, сын такого славного человека, как вы, не может быть простачком. Я это отгадал, и я вижу, что вы хотите сжечь капитана впридачу.
— Увы! — сказал Брюле со вздохом. — Это большое несчастье для него. Но зачем же он позволяет себе отыскивать поджигателей и подозревать Брюле?
— Такой отличный человек! — с насмешкой проговорил Заяц.
— Молчи, негодяй! — остановил его Брюле, отворяя дверь кухни.
— Жаль, что месье Анри ушел, — прибавил Заяц.
— Напротив, ведь везде говорят, что дворяне поджигают.
— О! Это отлично! — сказал Заяц насмешливым тоном. — Это его научит, как требовать своего волка.
То строение, где фермерша уложила свою дочь, где спал капитан Виктор Бернье, где хранилась собранная жатва, словом, то, которое хотели сжечь, имело две лестницы: одна, внутри, вела в три комнаты и кончалась коридором, а в конце этого коридора находился чердак, где были навалены виноградные прутья, которыми топилась хлебная печь.
Другая лестница, снаружи, вела на чердак, где были сложены сено и солома и который отделялся от комнат только очень тонкой перегородкой. К этой-то лестнице Брюле повел трех человек с перепачканными лицами.
— С вами кремень и огниво? — спросил он.
— С нами.
— Здесь вы знаете, дети, — продолжал фермер, смеясь, — жгут, но не грабят. Когда вы подожжете сено и солому в шести разных местах, бегите. Мы увидимся завтра… Эй, Заяц, проводи же товарищей…
— А вы с нами не идете, папаша?
— Нет, я пойду с другой стороны и подогрею капитана.
Брюле направился к другой лестнице.
* * *
Лукреция не спала. Бедная девушка, возвратившаяся наконец, словно блудный сын, просившая милостыню по дороге с окровавленными ногами, сначала уступила усталости, и глаза ее закрылись. Она даже на несколько минут заснула лихорадочным сном, но скоро проснулась, услышав шаги и голоса. Один голос заставил ее вздрогнуть, это был голос графа Анри. Хотя она похвасталась матери, что уже не любит его, но почувствовала сильное волнение, виски ее и сердце забились. Она спустилась с кровати, дотащилась до двери, потому что не имела сил идти, и приложилась глазом к щели двери. Сначала она увидела Сюльписа, потом мать, графа Анри, отца и за ними капитана.
Если бы Брюле и его гости говорили не так громко, то могли бы услышать глухое падение тела и заглушенный стон. Лукреция увидела и узнала этого человека, она прошептала только одно слово: