— Ой, а вы не верите? Да я ради него хоть сейчас в няньки пойду!
— Причешись! — сказала я ей и, пока она добросовестно дергала свои спутанные волосы, добавила: — Если бы ты любила, ты бы о его будущем подумала! Ему учиться надо, у него такие способности к математике, как ни у кого в школе, а ты его на целину тащишь…
Она застыла, сведя брови.
— В конце концов вы можете дружить несколько лет, но за это время он кончит школу, поступит в университет…
— Значит, вы тоже считаете, что я ему не пара?
В голосе ее уже не было детскости, да и взгляд поражал взрослым, даже трагичным выражением. И я почувствовала, что у этой девушки неплохая интуиция. Конечно, ему нужна не такая. Конечно, ему потом с ней станет скучно. И очень быстро. Конечно, их потянуло друг к другу от душевного одиночества. Но имею ли я право вмешиваться? Грубо, безжалостно!
— Я не говорю, что ты не пара. Просто мне кажется, что спешить вам не надо…
Она вздохнула, причесалась гладко, заплела волосы в одну толстую короткую косичку и сказала тихонько:
— Ведь такого я больше никогда не встречу. А с ним так интересно, каждую минуту… Чего он только не знает!
Ее пушистая, аккуратно причесанная головка была даже миловидна, но лицо омрачило выражение тоски и горечи, недетской горечи. И мне стало больно. Но что, что я могла сделать?
— Ну, прощайте, — сказала Алла чинно. — Спасибо за гостеприимство.
— Ты заходи, и одна и с Таликом.
Но она покачала головой, ничего не ответив, и губы ее жалко дернулись, точно она собиралась заплакать.
— А с мамой его я попробую уладить. Она позволит вам дружить…
Алла явно старалась засмеяться или хотя бы усмехнуться. Но это не получилось у нее. Она только сумела сдержать слезы.
— Я ведь знала, что ничего не выйдет… Знала. А все-таки вдруг размечталась. Вот сели мы с ним в поезд, едем далеко-далеко от всех…
Она всхлипнула и выбежала.
И я твердо решила настоять, чтоб им позволили дружить. Но я недостаточно ценила мать Виталия Оленева.
Оленева подняла на ноги всех — от парторганизации школы до милиции. В кабинете Марии Семеновны шло совещание, и меня немедленно вызвали к ней, как только я появилась в вестибюле школы.
Я даже вздрогнула, когда увидела Оленеву. Такой она была бледной, даже зеленой, так дрожали у нее руки.
— Всё, буквально все я давала этому мальчику… — Голос ее был жалобным, задушевным, непохожим на ее обычный, холодный до такой степени, что от него стыли зубы.
— Не волнуйтесь, найдем вашего сынка, — убеждал ее Игнатов, инспектор детской комнаты при районной милиции.
Оленеву он прямо обожал, считая ее образцовой родительницей.