– Все это хорошо, уважаемый Дмитрий Иванович, и я полностью согласен с вашими мыслями, – поддержал я разговор, одновременно переведя его на другие пути (стрелочник, прости господи!), – но я бы хотел рассказать еще об одном открытии, сделанном мной и, к сожалению, трагически погибшем господином фон Циммером.
И я рассказал все, что знал о синтезе сульфаниламида, потом нарисовал его структурную формулу.
Менделеев слушал внимательно, не перебивая, изредка делая какие-то записи в блокноте. Кроме того, я рассказал о том, чего не было, и что невозможно проверить – о проведенных якобы на мышах опытах по действию сульфаниламида, и о том, что я якобы заболел ангиной и прием сульфаниламида вылечил меня в считанные дни. У Генриха якобы была гнойная, инфицированная после химического ожога, рана на руке, и присыпка порошка того же сульфаниламида сотворила чудо за пару дней – рана под повязкой очистилась и быстро затянулась.
Я пошел на эту ложь, зная о реальном действии стрептоцида даже в наше время, а в 30-е годы двадцатого века, в доантибиотическую эру, им лечили буквально все, ведь другого действенного препарата не было. Кроме того, грам-положительные бактерии – стрепто- и стафилококки, на которые действует сульфаниламид, и являются основными возбудителями гнойных осложнений при открытых инфицированных ранах. Кроме того, клостридии перфрингенс и гистолитикум, главные возбудители газовой анаэробной инфекции, тоже являются грам-положительными бактериями и, в незапущенных случаях, сульфаниламид может спасти раненых от гангрены и ампутации. Конечно, это требует микробиологической и клинической проверки, но сейчас мне нужен препарат для испытаний.
– Дмитрий Иванович, – сказал я, обращаясь к великому Менделееву, – дело в том, что, несмотря на то что привилегия получена, в том числе и во Франции, Британии и САСШ, – моя лаборатория полностью разрушена и сгорела, сгорели и протоколы опытов вместе с лабораторным журналом. Не могли бы вы оказать мне помощь, указав, где я могу синтезировать этот препарат, пользуясь теми обрывочными сведениями, которые сохранились у меня в голове. Дело в том, что я не химик, а юрист, хотя неплохо знаю математику, а мой дядя, он, кстати, и был тем химиком, погибшем при взрыве, который привил мне любовь к этому предмету. Но сейчас, оставшись один и даже имея средства на воссоздание лаборатории, сам я справиться с синтезом не могу.
– Уважаемый Александр Павлович, мы с вами беседуем уже более часа, но я и заподозрить не мог, что вы не химик, – ответил Менделеев. (Вот что послезнание могучее делает, подумал я в ответ на похвалу Великого.) – Но помочь я вам смогу, хотя и не сам. Я напишу письмо профессорам Военно-медицинской академии, она хоть и по военному ведомству числится, но косностью не отличается, скорее наоборот – восприимчивостью ко всему передовому в науке, особенно если это касается раненых воинов. Кафедрой химии там руководит Дианин Александр Павлович, ваш полный тезка, он известен работами в области синтеза фенолов, а также тем, что является учеником нашего знаменитого химика Бородина Александра Порфирьевича, являвшегося не только признанным авторитетом в области органической химии, а также и выдающимся русским композитором