Пока сбивчиво звенели колокольчики, пока в санях громко смеялись и пели, каждый из нас тайком друг от друга повторял ее имя…
Мы с замиранием сердца следили и умоляли кого-то, чтобы жених с невестой не опрокинулись в Хорге, где сани ударялись несколько раз о кочки и, не успев выровняться, попадали на заледенелый крутой раскат. Здесь подскальзывались и падали лошади, опрокидывались возы. Кошева, ударившись о кочки, пролетела по воздуху, ее занесло, но через мгновение хорошо подкованный каурый жеребец одним прыжком преодолел раскат, и кошева с женихом и невестой замелькали за высокими кустами и деревьями. С саней свалилось несколько человек, но мы за них не переживали — главное, чтобы жених и невеста были в сохранности!
Сожалея, что до моей свадьбы далеко, я, как и остальные, кто шел из школы, вспомнил о Шалодоне.
Он продолжал стоять в снегу и как будто не собирался выбираться на дорогу. Шалодон устал — ведь он прошел пятнадцать километров! — и теперь отдыхал, стоя в снегу. Мы прибавили шагу: пока он стоит, опершись на длинную палку, получше рассмотрим кресты на его шинели…
Шалодон вдруг выпрямился, воткнул палку в снег, рядом с собою. Издали казалось, что у ног Шалодона стоит винтовка. Смотрел он теперь не поперек дороги, а в нашу сторону. Он как будто хотел сказать нам что-то…
Мы даже немного оробели, когда подошли ближе. Причиной этому скорей всего была одежда Шалодона. Трудно сказать, как это получалось, но от его одежды — и от самодельной шинели без воротника, скорее похожей на зипун, и от телячьей шапки с лакированным козырьком, и от огромных веревочных лаптей, и от белых обмоток, от всей его тонкой, высокой фигуры веяло не бедностью, не дряхлостью, а, как это ни странно, генеральской строгостью. Шалодон как будто осматривал предстоящее поле сражения и усиленно размышлял, не подведет ли его наше малочисленное войско. Начинало казаться, что в маленьком лесочке перед деревней и за двумя зародами соломы недалеко от дороги спрятаны Шалодоновы пушки и пушкари только ждут сигнала.
Мы поравнялись и, сами не заметили, строем, повернув головы вправо, прошли мимо, пожирая взглядами и самого Шалодона и в особенности колодку крестов на его странной шинели. Старик коснулся пальцами закуржавевшей бороды и усов, по-чапаевски загнутых кверху, долго еще смотрел в нашу сторону и — мы видели — перекрестил нас.
Свадебный поезд исчез, как будто его и не было, до слуха все слабее доносился звон колокольчиков, и это возвращало к действительности.
На вершине шангинского бугра я оглянулся последний раз: одинокая фигура Шалодона, неподвижно темнеющая уже в другом месте — может, он опять отдыхал? — заслонила для меня свадебный поезд, незнакомых мужиков и баб, которых я хоть и не знал, но догадывался, что это невестина родня.