В первой являлся какой-то дом в Каменари, у мыса, где теперь пристает паром. Впрочем, может, он и прежде там приставал. Этот дом я видела снаружи, и стол ассоциировался с его верхним этажом. Во втором видении представал интерьер комнаты, вернее, часть его, так как, хотя я чувствовала, что это огромное помещение, изображение вибрировало. Оно становилось то двухмерным, то трехмерным, но, во всяком случае, это было фронтальное изображение, увиденное с одной определенной точки зрения. Я видела даже стену, на фоне которой стоял стол, за ним вдоль всей стены тяжелую, богатую драпировку, темную, скорее всего бордо, всю в пыльных складках; за ней угадывалась другая занавесь, легкая и прозрачная. Есть ли там окно, я не была уверена. Скорее всего, занавеси тянулись вдоль стены. Воздух в помещении был душным, тяжелым, непрозрачным. В этом видении отсутствовали человеческие силуэты. Единственно живым было стоящее сбоку растение с большими листьями. Виделась мне еще и какая-то статуэтка на деревянной подставке в форме колонны. Самой туманной была третья картина: комната, так заставленная мебелью, что к столу не подойти. Он — в плотном кольце других вещей.
Меня так и подмывало разыскать этот стол. Я связала его в своем сознании с историей, услышанной в Которе во время нашей предыдущей поездки. Историей о выжившей из ума даме, обладательнице страусиного яйца, и об одном находящемся в Доброте доме — доме проклятом, разрушенном во время последнего землетрясения и оставленном его хозяевами. Местное предание о том, как и почему прокляты этот дом и обитавшая в нем семья, оказалось весьма туманным, что подтвердили и все (кроме одной) мои позднейшие беседы с жителями Котора. Припомнилась мне и фамилия капитана, семья которого жила в доме, — Трипкович.
И еще я чувствовала: помочь мне в розысках должна женщина, именно женщина, а не мужчина. Да и сам стол из моих видений таинственным образом связывался с женским началом.
* * *
В тот же день я стала расспрашивать в Архиве города Котора, где у нас работает приятельница, что сталось с семьей Трипковичей, поскольку я уже знала, что в Черногории их потомки больше не живут, и, кстати, нет ли случайно в других домах в этом городе предметов их обстановки. Мне ответили весьма категорично, что о мебели Трипковичей, которая перешла бы во владение других семей, ничего не известно, иначе об этом знал бы весь Котор. После того как рухнул дом, последние Трипковичи переселились в Риеку; разрушенный их особняк многие хотели купить, но он почему-то не продается. Один письменный стол, принадлежавший этой семье, правда, выставлен в которском Музее мореплавания, но он ни в коей мере не соответствует моему описанию. Кроме того, что это очень красивый стол, известно, что в нем множество потайных отделений.