Эти три года село жило напряженно, на рысях. Дни и ночи таяли в жарком упоении в ожидании первого цветения как большого праздника. Торжественнее будило утра клепало инженера Николы Керанова. Председательские заботы — заседания в селе и окружном центре, беготня по разным организациям и учреждениям города, споры со строителями, хозяйственниками, заготовителями, — росли и требовали все больше сил, однако он не испытывал ни тревоги, ни страха. Только по праздничным дням, сидя дома с женой, дочерьми и старой бабкой, он поддавался прежнему своему беспокойству. Христо Маджурин, голенастый и длинный, как аист, носил свою улыбку по садовым участкам. Милка, подсев к старикам на бревно у школьной ограды, расспрашивала их, чем прежде болели растения в долине. Деды, жмурясь на солнце, называли вредителей одним именем: букашка. Она изрядно помучилась, пока по вреду, наносившемуся растениям, установила, какие вредители угрожают долине. Глухонемой Таралинго с ружьем вдоль и поперек объезжал долину на жеребце, отлучаясь с поста лишь для того, чтобы соснуть пару часов в беленой комнатке на чердаке совета. Страсть его к щегольству еще больше усилилась, и хотя одежда его и сапоги были целы, он накупил целый ящик ниток, запасных подметок и набоек. Сивый Йорги, в глаза не видавший денег уже много лет, набил торбу банкнотами. Каждое воскресенье он ездил в Сливен и возвращался в Яницу через Елхово, гостил у дочерей, которых судьба разбросала по всему югу. Говорили, что он якобы ищет свадебный наряд покойницы-жены. Он достался в приданое младшей дочери, а та продала его каком у-то человеку в фетровой шляпе, который заставил ее расписаться в разграфленной ведомости. Йорги решил, что он непременно найдет свадебный сукман жены и заберет его, только для этого надо уметь расписываться по-ученому. Пройдя трехдневный курс у старичка Оклова, он научился в крошечной завитушке умещать пять заглавных букв с закорючкой на конце — подпись эту следовало читать: Йорги Георгиев Йоргев Георгиев-Сивый. Куцое Трепло пылил по югу на мотоцикле, ремонтировал старый хозяйственный инвентарь и мастерил деревянные грабли и вилы. А Йордана, вторая его жена, вела войну за то, чтобы удержать его дома. Она донимала его жалобами: то у нее болели зубы, то ноги, то руки, то плечи. Ее нытье выбивало Трепло из колеи, и он старался бывать дома как можно реже — раз в неделю, чтобы помыться и переодеться. Дед Радул, отец Ивайло, к тому времени помер. Перед тем как уснуть вечным сном, он велел заколоть на курбан для поминок десять овец, на похоронах не плакать, а три дня есть и пить, как на свадьбе. Ивайло, который все еще переживал, что в свое время оробел, увидев перед трактором хлеб да соль, устроил в отцовской комнате нечто вроде бесплатной гостиницы с тремя кроватями и ужином. Постояльцами пускал сорвиголов. Асаров стал завхозом кооперативной столовой. Он пополнел, стал медлителен, носил очки, сквозь которые близоруко всматривался в толстую тетрадь и терпеливо записывал требования бывших голодранцев. Перо Свечка в черных штанах, заправленных в толстые шерстяные носки, пас сельских коз, брал по два лева с головы да еще натурой тридцать литров ракии, столитровую бочку вина и восемь кило шерсти. Марчев, требовавший, чтобы его назначили закупщиком, — дескать, он за плевок сумеет купить золотое яичко, — ходил по дворам ковать ослов. Марину Костелову надоело браковать скотину, он вышел на пенсию и теперь посиживал со стариками на бревне перед школьной оградой. На бревно явился старичок Оклов, которому минуло восемьдесят, его изношенная память уже не удерживала событий. А Гачо Танасков еще помогал Андону — летом пас скотину, отобранную на убой. Бочо Трещотка забросил гимназическую шинель и недочитанную книгу, переименовал себя в инженера Брукса, вырядился в брюки-гольф, жилет, желтые полуботинки и стал ходить с буром по сельским дворам, искать воду за гонорар по три лева на час.