Жизнь текла и мудро, и странно, по весело, и была полна надежд. Над долом установили памятную доску, и на ней золотыми буквами воскресили пароль, с которым баба Карталка вывела баб, детей и стариков из села и которым потом пользовались и шестой отряд и партизанские группы для связи со старым Отчевым, Налбантовым и Илией Булкиным. Могилы Карталки и Михо пропололи, обнесли оградой.
Только Андон Кехайов беспокоился тем сильнее, чем больше разгоралось общее опьянение. В первые месяцы третьего года, в канун весеннего цветения, он перестал встречаться с Милкой, Керановым и Маджурином. В снег, туман и слякоть ходил по хлевам и кошарам. Мысль, что ликование принесет в село мор, что пострадают Милка, Керанов и Маджурин, снова и снова гнала его из дома на холмы. За ним по пятам ходил Гачо Танасков с засаленным блокнотом и химическим карандашом. Пальцы его холодно шевелились над бумагой и пропитывали каждую цифру пресным запахом крови. Если бы Кехайов знал, откуда ждать беды, он предупредил бы Милку, Керанова и Маджурина. Но ему не на что было указать, кроме как на смутное предчувствие опасности. Тревога, с которой он был не в силах совладать, грызла его беспрепятственно. Он терял веру в то, что добро может победить. Так бывает с людьми, которые боятся не мерзостей, а тишины. А Милка начала подозревать, что ей не удалось изменить Кехайова. Она решила проверить свои сомнения. Но Керанов и Маджурин посоветовали ей не думать об Андоне, пусть он сам до весеннего цветения справится со своей му́кой. По-ихнему, вся его беда была в том, что невелик в нем восторг, который мог бы вылечить его раны; они надеялись, что цветение приведет ко всеобщему ликованию, которое воспламенит не только Кехайова, но и мертвых, лежащих в гробу.
Однажды утром буйные волны белого ветра, точно перестоявшееся тесто, побежали через край речного русла. Холод, залегший в падях и долинах, пытался остановить напор теплой волны, но она огибала его, поднималась на холмы, таинственно шепталась со старой травой, и внезапно нападала на холод с тыла. Тепло синеватым трепетом заиграло и на теле Зеленого холма. Через час белый ветер нахлынул в долину Бандерицы. Снег сгинул за два дня, и над алыми прозрачными лужами поплыли горькие запахи мокрой коры. Коричневые деревья налились зеленью, а спустя неделю долина утонула в розовой пене персикового цвета. Но в начале марта ударили холода; цвет, обманутый ранним потеплением, облетел, молодые деревца торчали в долине голые, похожие на могильные кресты. В селе воцарилось уныние.