— Дождемся.
— Бумаги жалеют на такое дело… — Горбатов взял трофейную синюю авторучку, стал перебелять на бланк представление. — Чего тут толком напишешь, развернуться-то негде…
— Полчаса осталось, Венер Кузьмич.
— Молчи.
Горбатов авторучкой над бланком покрутит, чтоб бойчее буквы выходили, с завитушками, и катает, и катает…
— Шабаш! Одевайся, служба малиновая!
Борзов шинель надел, пряжкой трофейного ремня клацнул, автомат на плечо — и готов.
Тут в блиндаж — Пашка Шароварин.
— Товарищ гвардии старший лейтенант! Комсомольцы вверенной вам роты с концерта прибыли в полном порядке, происшествий не произошло! Гвардии младший сержант Шароварин!
— Вольно, вольно… Чего там хорошего? Не зря ноги били?
— Никак нет, товарищ гвардии старший лейтенант! А я там Манухина видел, ага…
— Андрея?!
— Ага!
— Да ты садись… Ну, как там Григорьевич? Раздобрел, поди, в ансамбле?
— Привет всем передавал. Тебе, Николаич, тоже. Хотел к вам заехать, да к танкистам надо успеть, опять концерт давать… А для нас концерт оторвали-и… эх! Артистов шестнадцать человек, ага! Из Москвы приехали!
— Вот война пошла нам…
— Андрей Григорьевич там от армейского ансамбля, ну, вроде коменданта, ответственный за все дело, ага… Две басни загнул — до умру смеялись, си-ила!
— Давненько Григорьича я не видел, — сказал Борзов.
— А дочка-то, товарищ гвардии старший лейтенант… ну-у…
— Какая дочка?
— Да Григорьича, какая ж еще? Анна Волгина!
— Плетешь, Пашка…
— Да он так объявил — Анна Волгина! Молодая исполнительница русских народных песен и романсов!
— Погоди, она же в Москве учится, в этой, как ее, дьявол…
— В консерватории, точно. Я с нею, с Инной-то, после концерта толковал минут пять, ага… Такая девушка, будь здоров. Высоконькая такая, русенькая, а брови — как углем, ага…
— Гримом этим.
— Да нет, я ж ее вот так видел, на шаг! Глаза такие — синие глаза… Как она вышла на сцену-то… Платье такое синее, бархатное, вот здесь такие плечики, белая кофточка, кружева тут… Вышла — мы рты и поразевали, ага! Как запоет, плечиком повела… Четыре песни! Мы ладони отколотили.
— Ничего, значит, дочка? — сказал Борзов.
— Сильно хорошая!
— Ты, старый юбочник, пойдешь в батальон иль мне самому собираться? — сказал Горбатов.
— У меня нога легкая, успею. Ты б, Кузьмич, выпросил в полку хоть какую рыжую или кривобокую, а? Без девицы в роте служба больно кисла, культурность опять же того, загинается книзу. А?
— Шагом марш… культурность. Через два часа выступать будем. Жми!
Не любил Борзов слово — «выступать».
Сказано это горькое для солдата слово — и жизнь, как буханку финкой, надвое резанет. Было спокойно, мирно, ладно, хоть Борзов на снегу под сосной спал или в сараюшке на трухлявой соломе, бабенку раскидистую, теплую во сне видел, по родному дому в том сне ходил, — а как скажет Венер Кузьмич…