Рето внимал как в горячке и думал: в чём виновата несчастная Сигельда? Ни в чём! Жажда узнать отца единоприродна жажде обрести Бога: нельзя за это укорять. Сигельда попала в Пруссию в плохое время, застала Мариенбург в осаде и не имела другого способа увидеть Хубберта, кроме как проникнуть в замок под чужой личиной. Зато чужая личина Сигельды позволила бы Хубберту сохранить тайну давнего отступничества… если бы он покаялся и благословил свою дочь. А Хубберт предпочёл мизерикорд. И не справился. И умножил немалые свои грехи окончательным грехом самоубийства.
И всё же Рето был неимоверно счастлив. К чёрту проклятую ненавистную ложь! Хубберт лгал всю жизнь — и пускай катится в ад, туда ему и дорога! Да, он, Рето, нарушил обеты, поддался соблазну — соблазну любви. Он не одолел той высоты духа, к которой так искренне стремился. Но и не пал так низко, что нет прощения! Он не содомит! Он просто человек! Вопреки рассудку и опыту, он естеством своим почуял иную природу грамматика Сигельда — женскую природу, спрятанную под одеждами монаха и видимостью ватиканского посланца. Он, Рето, не оскорбил Божьей заповеди, воспрещающей мужчине делить ложе с мужчиной. Он всего лишь не исполнил того, что пообещал Богу в наивном неведении жизни. Он полюбил девушку. Господь его простит.
Такое ведь не раз случалось с братьями Ордена. Однажды некий рыцарь из замка Торн полюбил юную горожанку. Утаить любовь не получилось. И рыцаря наказали — хотя не тюрьмой до смерти, конечно, а трудной работой. Его обязали в одиночку построить башню для городских укреплений, только эта башня должна быть такой же кривой, какой была добродетель рыцаря. И Кривая башня доныне возвышается над берегом Вислы в городе Торне — поляки называют его Торунем. Рыцарь искупил свою вину. Рето тоже искупит. Но потом. Не сейчас, когда они с Сигельдой вдвоём в уединённой келье.
От слёз у Сигельды опухли и глаза, и губы.
— Мой отец был плохим человеком, — шептали эти губы. — И я ни капельки его не жалею. Он всё равно бы умер. Мы ведь все здесь скоро умрём, да?
Рето сотрясался от странного и страшного освобождения. Освобождения от угрозы оказаться содомитом. От неизбежной расплаты за недозволенную любовь. И от напрасных надежд на спасение. Сигельда права. Мариенбург обречён. Никто не придёт на выручку — ни германские рыцари, ни ливонские братья. Гибель Мариенбурга — лишь вопрос времени. Табориты убьют всех.
— Но пока мы ещё живы!.. — хрипло ответил Сигельде Рето.
Она была и нежна, и сильна и цепко оплетала его собою, как цветущая жимолость, и разум его помрачался от благоухания, а тело таяло от зноя. В утробной глубине огромного промороженного замка в потаённой каморке словно вспыхнуло маленькое жгучее солнце, а вокруг замка в непроглядной тьме всё так же неслись, обгоняя друг друга, стылые жулавские ветра.