Я кружила по площади, пытаясь успокоиться, но воспоминание о произнесенных мною словах, о выражении лица и осуждающей интонации Розарии, о блеске в глазах Нины мешало мне и еще больше подогревало досаду на саму себя. Напрасно я уговаривала себя, что совершенно не важно, кто эти женщины, что после отпуска я их, вероятнее всего, больше не увижу. Я понимала, что буду только рада, если их суровый приговор поможет свести до минимума общение с Розарией, но ведь он испортит и мои отношения с Ниной. Она быстро, словно испугавшись, отвела глаза, но не выпустила меня из поля зрения: ее взгляд отступил, как будто искал какую-то далекую точку в глубине зрачков, откуда можно было бы смотреть на меня без опаски. Ей нужно было срочно дистанцироваться от меня, и это причинило мне боль.
Я вяло бродила среди торговцев разными товарами, но у меня перед глазами стояла она – такая, какой я не раз видела ее в последние дни: повернувшись ко мне спиной, она медленными точными движениями размазывала крем по своим юным стройным ногам, по рукам, плечам и, наконец, извернувшись, по спине, куда могла дотянуться, и порой мне хотелось встать и сказать: “Давай лучше я” – и помочь ей, как в детстве я мечтала помочь матери, как позже помогала дочерям. Неожиданно я сообразила, что день за днем, сама того не желая, испытывая смешанные, а порой противоречивые чувства, я вовлекла ее в нечто непонятное даже для меня самой, но при этом глубоко личное. Вероятно, потому я сейчас так и ненавидела себя. Я инстинктивно использовала как оружие против Розарии мрачный эпизод моей жизни, стремясь ошеломить ее и до некоторой степени напугать: эта женщина казалась мне недоброй, лицемерной. Но на самом деле я хотела поговорить о том же самом с Ниной, и только с ней одной, в другой обстановке, так, чтобы она поняла меня.
Вскоре снова разнепогодилось, и мне пришлось спрятаться в здании крытого рынка, где стоял густой запах рыбы, базилика, орегано, перца. Туда со смехом влетали с улицы взрослые и дети, мокрые от дождя; я старалась увернуться от них и вскоре почувствовала себя плохо. Меня тошнило от запахов рынка, казалось, что в помещении слишком душно и жарко, я обливалась потом, а снаружи волнами врывался прохладный влажный воздух, остужая мою потную кожу, и у меня начала кружиться голова. Я расчистила себе место у входа, на меня напирала толпа, наблюдающая за падающей водой, дети кричали радостно и испуганно при каждой вспышке молнии и раскате грома. Я стояла почти на самом пороге, где был приток свежего воздуха, и пыталась справиться с дурнотой.