— Потомки Чингисхана должны править над всеми народами до самого края земли, таков завет великого вождя, да падут ниц покоренные… — эти слова он слышал с детства, этими словами убеждал его жаждущий битвы сотник Торгул, с которым они прошли множество сражений: он всегда отличался смелостью и горячностью.
«Сирот плодить» — вертелся в голове упрек Фрола. На все Ногай смотрел теперь иначе. Много ли получили простые воины, что ходили с ним? Что имеет он сам? Разбитый глаз и милостивое снисхождение ханов. Столько людей полегло и ради чего?
Хотелось что-то оставить после себя, передать своим детям. А что передашь, коли не преумножаешь? Вспоминалась богатая Византия… Почему другой путь никогда не рассматривался как возможный? Что лучше всего умеют ордынцы? Что знают кроме войны? Степь да вольный ветер…
Мысли Ногая прервал нукер с сообщением, что пришел дервиш и, кланяясь, просил передать, что мулла Ибрагим тяжело болен, и не встает с постели, чувствует, что пришло его время, и желал бы попрощаться, ибо всегда любил его как сына. Мулла Ибрагим был из тех, кто поддержал дерзкого темника после возвращения и публично признал его перед имамом и людьми в мечети. Проститься с ним было для Ногая делом чести.
Он распрощался с сотниками, обещав все обдумать. Собрав, не медля, десяток нукеров, оседлав коней, двинулись в город. Сам Ногай ехал в центре отряда, опасаясь нападения на узких улочках Сарая. Воины оглядывались по сторонам, разгоняли зевак и пьяных с дороги. Мулла жил в небольшом глиняном доме возле мечети. Первым в дом заглянул нукер и, убедившись, что подозрительных людей нет, кивнул. В комнату зашел Ногай. Здесь было полутемно, источником света служила плошка, в жиру которой плавал огонек. В жаровне свет еле теплился. Возле постели Муллы Ибрагима, накрытого простым старым стеганным пыльным одеялом, сидели трое дервишей, перебирая четки — они шептали молитву.
— Салям-алейкум! — сказал с поклоном Ногай и опустился на войлок около больного.
Увидев военачальника, молившиеся поклонились в ответ и вышли. Ногай остался с Муллой один.
— Это ты, Ногай? Я рад, уважил старика. Спасибо.
Помолчали. Мулла продолжил.
— Долго я жил, видел разное, лживое и подлое, алчное и жестокое, верю, Аллах справедлив: Он рассудит, Он знает истину. Как бы ни был лукав твой враг, живи праведно, Ногай, поступай по совести. Туда-Менгу несправедливо обошелся с тобой, но я верю, что правда восторжествует. Я сделал, что могу. Осталось ждать.
— Я знаю, спасибо тебе, дада[11].
От слов Муллы Ибрагима на душе стало светлее, как в детстве. «Вот ведь как…» — думал Ногай. Он должен был утешить старика, а выходило наоборот.