— Я морду ящиком, поворачиваюсь к Витьку — вроде не понял, Витек — кореш свой, тут же просек и переводит мне на английский. Ну, я как джентльмен, ответил вежливо, что, мол, бывает, а у самого… как дерьма наелся. Вот чё надо? Когда свалила от нас с батей, все до копеечки со счетов сняла, мы с ним на хлебе и макаронах полгода жили… Козырь вон с нами последним делился… А эта… она чё думала — я от радости вскочу и начну орать? Мне её матерью назвать язык не повернется, я, может, злопамятный. А? Какие на фиг родственные чувства? Да и не верю я таким, опять же батя… у него мотор и так барахлит, и кто знает как бы он отреагировал на такое… Карооч, так мне тошно, вот зачем я ей понадобился? Не верю я ей, или старость подкатила, у сыночка на шее посидеть захотелось? Ишь, давно потерянного сына… брошенного! Забыла, похоже, как орала на меня — «выродок». Ты, бабуль, мудрая, успокой мою душу, а? Я в таком раздрае и дерьме ещё не был.
Баба Таня приобняла его:
— У каждого бывают испытания, кто-то выдерживает, кто-то ловчит, кто-то за счет других вылезти старается. Вы с твоим отцом свое испытание выдержали, как подсказывает тебе твое сердце, так и делай.
— Сердце мне еще тогда подсказало: батя для меня все — и отец, и мать, и дед, и бабка. Ща вот, правда, вы с дедком есть. Не, я над батей трясусь, он у меня мужик кремень, а та мадам… чужая она.
— Ну и отпусти, зла не держи, пусть живет, как может, у вас своя жизнь. Только сдается мне, что вот сейчас-то, после того, как она увидела тебя, зачнется у неё собственный ад. Пусть ты и не признался, а ведь затрясло её всю… Да, аборты делать — страшный грех, но дите малолетнее бросить, это самый страшный грех.
— Вот и гоняю: мало ли, вдруг той мадаме приспичит чего-нить, ну, там, позвонить, или встретиться как бы случайно, я уже всех предупредил — и главбуха, и начальника охраны, и секретаря его, не дай Бог, чего пропустят… Может, у неё деньги кончились или еще чего? Не, батя тогда же подстраховался, как только немного наладилось у нас с ним, он через мужика одного, ушлого такого адвоката нажал на неё, ну, она и подписала отказные бумаги на меня, могли ведь и за задницу взять за кражу со счетов-то. Так что не было у меня матери, а ща она зачем?
— А давай-ка завтра твоего батю к Феньке-Афанаське свозим?
— Эт чё такое — Фенька-Афанаська, оно какое-то?
— Сам ты, оно. Раньше имена-те по святцам давали при рождении, а там то ли батюшка выпимши был, то ли с великого похмелья, ну и назвал её Афанасия. Пока маленькая была, звали Афанаська, а в школе учительница возмутилась, что за имя такое, нелепое, ну и прозвала ей Феней. Она, Феня-то, в травах дюжеть много понимает, раньше-от сама собирала травы и сушила как-то мудрено, и кажную в свое определенно время рвала, а и лечились у неё многие. А сейчас стара стала, почти не ходит по лесам-от, но травушки понемногу собирает, уговори батю и поедем к ней, совсем не вылечит, а полегше наверняка, станет, там же никакой химии. У меня годов несколько грудная жаба была, как только не лечили, а вот травки меня на ноги и поставили, да и деушки наши с ней дружбу завсегда водили и водят.