Да, ему недосуг взяться за веник. Разве барское дело – уборка? В абсолютном вселенском хаосе своей квартиры только огр знает, где что отыскать. Если будет надо, старик выудит из нужного угла даже пару атомов водорода и один, с восемью протонами в ядре, кислорода, чтобы соединить их в молекулу воды.
Старик водружает на нос совиные очки, обмотанные бечевкой на заушниках, и принимается за дело. Вливает в дюралевую пулелейку расплавленный в тигле свинец и от усердия прикусывает кончик языка. Федор знает – отвлекать его нельзя – старик потеряет бдительность, перельет или недольет свинца и тогда превратится в огра-буйнопомешанного. Схватится за плоскогубцы и, призывая в помощь такую-то мать, примется отдирать бракованную пулю от пулелейки. Потом долго, с угрюмым любопытством станет разглядывать остывшего свинцового уродца, изучать со всех сторон, точно внеземное насекомое, и в сердцах плюнет: «Проклятая антиэстетика!» А то еще прибавит: «Из-за тебя все. Мутишь тут глаз, как катаракта».
Неудивительно, что старик так и не дал потомства. Его никто не смог бы вынести. Самая смиренная праведница погнала бы его поганой метлой. Или он ее, чем черт не шутит. Но теперь старику хватало общества пулелейки да своего вездесущего мусора; к их многолетнему присутствию в своей жизни он вполне привык.
Федор от нечего делать разглядывает корешки книг. А старикан вдруг отвлекается, отодвигает пулелейку на край стола и задает вопрос (это часть их давней игры, она им не надоедает):
– Ковалентный радиус брома?
– Сто четырнадцать пикометров, – усмехается Федька.
Старик удовлетворенно гладит бороду.
А Федор вдруг задумывается. Сидит в кресле, расставив колени, и пустым взглядом рассматривает потолок. Он вспоминает те далекие апрельские сумерки. Сквозь открытую форточку тогда летел мокрый снег и таял на подоконнике. В комнате на табуретках стояли два гроба. В одном отец, в другом мать. Оба с такими белыми лицами, словно мукой обсыпали. На ощупь их лица были как холодный пластилин и пахли пионами. Странный запах свежих покойников. Он давно заметил, что все они пахнут пионами в самом начале. А потом у них чернеют губы. От них идет гнилой душок. Покойники превращаются в трупы. Теперь у него к горлу всегда поднимается липкая невыносимая тошнота, стоит учуять запах пионов.
В тот вечер только старик-химик был рядом. Он, в черном двубортном пиджаке, какие носят на свадьбы и похороны, сидел с ним и покойниками всю ночь, до самого утра, пока не пришли мужики и не забрали гробы – везти на кладбище.
– Иди к Зайке, парень, – сказал тогда старик и похлопал его, пятнадцатилетнего идиота, по плечу.