У парадной Раджеш, чуть не плача, душит Африканца в объятиях. А тот хмуро спрашивает:
– Что ж ты сам все это не решил?
Я отхожу в сторонку. До меня доносятся обрывки их ублюдских речей: «Куб смолы из зимника… шесть стандартных папирос из каннабиса… никогда тебе, друг, этого не забуду…»
Наконец Африканец подходит ко мне, крепко обнимает и виновато произносит:
– Ло, я все решил… Пойдем куда-нибудь?
Не дождавшись ответа, он тянет меня к пикапу, сажает на переднее сиденье, и мы мчимся сквозь заснеженную темень по мосту – к пирсам.
Раджеш провожает пикап взглядом. Он возбужден. У него в голове вся эта история уже обрастает безумными придуманными подробностями. Завтра он ее толкнет своим, превратив в легенду, возведя в степень психопатически-преступного подвига… Пусть все знают, как мы втроем ограбили чуть не самого Шимона. Пришли к нему с обрезами, разнесли его клоповник-костел, заставили его выкурить косяк, и, пока Шимон лежал с кляпом во рту, русская рыжая сука и Африканец трахались прямо на его глазах. И никто-никто на всем белом свете не сцапал индуса, русского и его сумасшедшую рыжеволосую девку.
– Эй, Ло, ну прости меня. Чего ты хочешь? – подает он голос, сворачивая к пирсам.
– Татуировку! – злобно откликаюсь я.
Африканец усмехается.
* * *
Эта старуха живет в баре абхаза, в комнате у клозета. Под ее дверью пол вечно забрызган рвотой. Мы входим. Она покачивается в кресле из ротанга, укрыв пледом колени. Матово-коричневая, сморщенная, как шагрень квасцового дубления, кожа. Пучки седой мочалки вместо волос, густо подведенные угольно-черным глаза и такие же брови. На дряблой шее ожерелье из речных ракушек, на морщинистых губах смазанная бордовая помада.
Африканец с ней договаривается. Старуха встает – кресло раскачивается по инерции – и велит мне снять пальто.
– Это тоже снять, – дергает меня старуха за подол платья.
Покинутое ею кресло все еще раскачивается и поскрипывает – сквозняки или привидения?
– Нет! – сделав страшные глаза, говорю я. – Сделай мне на руке!
Старуха глядит на Африканца. Тот с усмешкой отрицательно качает головой. Падает в ротанговое кресло, достает пакет с травой, папиросную бумагу и скручивает косяк.
– Он платит за татуировку на спине, – равнодушно сообщает старуха.
– Давай, Ло. Не трусь. Когда совсем будешь подыхать, я тебя угощу травкой, – смеется Африканец.
Ошеломительный, обнаглевший ты ублюдок… Хочешь знать, насколько остры мои ключицы и насколько глубока узкая ложбинка под солнечным сплетением? Острее бритвы и глубже перуанского ущелья Колка, скотина ты потрясающая.