В конце концов мы с Летицией договорились: у людей, дорожащих друг другом, такое случается. Я не собиралась в Калифорнию, а Летиция — на родину, по крайней мере, до конца десятилетия. Дружба состоит из симпатии и разногласий, это создает определенную динамику и особое пространство для компромиссов, которое обычно ограничивается первым попавшимся диваном, куда можно плюхнуться и болтать часами. Нам с Летицией предстояло выбрать нейтральную территорию, может быть, остров, куда не очень дорого лететь. Цены могут подскочить в любой момент — тут мы с Летицией были солидарны. Авиакомпании в итоге обанкротятся одна за другой, это неизбежно, некоторые из них за секунду до гибели выкупят за бесценок две или три небольшие компании, которые смогут выжить за счет очень жесткой рыночной политики. «Ведь если что-то происходит с людьми и демократическими странами, — предположила Летиция, — это же происходит и с авиакомпаниями».
А пока мы как люди доброй воли можем проклинать пальмовое масло, овощи и фрукты с пестицидами, мясокостную муку и прочие возмутительные вещи, не так ли? И мы правильно делаем, что при любом удобном случае возмещаем в организме СО>2, мы платим немного больше, чтобы наша совесть была чиста, и мы летаем в Лондон по работе или ради шопинга, и мы сортируем стекло и алюминий, пытаемся дольше сохранять планшеты, телефоны и прочие устройства — иногда на пару недель дольше, чем рекомендуется, мы имеем право противостоять — «No pasaran!»[18] Мы имеем право протестовать, зажигать свечи на подоконниках: нет войне, нет уничтожению и бесчисленным несправедливостям, произнесем это еще раз: несправедливости бесчисленны и возмутительны, и, кстати, свечной воск производят крайне неэкологичным способом, ведь свечами невозможно пользоваться в течение длительного времени, увы, даже они оказываются под ударом, и если бы мы прекратили зажигать их по каждому поводу, если бы мы, например, стали зажигать по одной свече в год на Рождество, выражая свое неприятие бесчестных войн и преступлений, планета была бы нам благодарна, планета склонилась бы над каждым из нас и с улыбкой сказала бы: «Thank you»[19].
12
Землетрясение — это когда земля делает незримым то, что лежало на поверхности
Во вторник вечером в половине одиннадцатого у месье и мадам Рива не горел свет, и это казалось странным. Жан-Батист Симон, сосед, немного удивился. Как всегда, он вышел из дома довольно поздно, прогулялся по саду, добрел до небольшого сарайчика, который лет двадцать назад обустроил для хранения сыра. Коротенькая прогулка до сарая и обратно была делом, которое завершало день Жан-Батиста. Вернувшись в дом, он ложился спать. Как правило, свой ритуал он совершал поздно, чтобы день казался более длинным и размеренным. Кроме того, Жан-Батист изо всех сил отсрочивал сон. Если он засыпал слишком рано, то потом просыпался среди ночи и уже не мог уснуть. Тяжелые, лишенные смысла минуты и часы сменяли друг друга, не давали ни на чем сосредоточиться, превращали старика в пленника собственного тела — неуклюжего, усталого, одинокого в пустой постели. С тех пор как жену поместили в специальное учреждение, дни и ночи Жан-Батиста растекались словно чернила на промокашке, хаотичные и бестолковые в своей анархии. Господин Симон переворачивал сыры, перекладывал их с полки на полку, увлажнял, подолгу проверял, как проходит створаживание разных смесей, из которых вскоре получатся новые сыры, аккуратно заворачивал куски для продажи, хотя чаще — для подарков, и вся процедура занимала у Жан-Батиста час или час десять. Если ему удавалось не улечься в кровать до полуночи, он спал четыре-пять часов.