Воображаемых и реальных преступников еще не научились отправлять в открытый космос. Дать им минимальный шанс на выживание – все еще роскошь, дело ста сорока четырехтысячное. И откуда вы знаете, что они будут биться за выживание? Может быть, там это станет так неважно, что проступит нечто иное? Может быть, это иное – огромное, как медленно остывающая звезда – автоматически поддержит наше существование, и нам уже не надо будет беспокоиться ни о чем?
– Я разогрел овощи, – послышалось с кухни. Нержавеющая ложка звякнула о тарелку.
Склоняюсь над раковиной. Алые цветы неопределимой формы распускаются из круглых сердцевин, стремительно – у них свой ритм, – потом все медленней. Струйка холодной воды смывает все. Похоже на рисунки песком. Все исчезает очень быстро, как все исчезает.
– Хватит. Просто подними лицо. Иди сюда.
Дарт выглядит так мирно с засученными рукавами и отставленными назад локтями. Такое впечатление, что он собирается танцевать твист, насмотревшись старых фильмов в Музее кино – до того, как его крошечные залы превратили в ресторан для каннибалов. Они даже название оставили. Ресторан каннибальской кухни «Музей кино». Там у них, говорят, свежие трупы в стеклянных холодильниках-витринах.
А я помню пленки, воздух, туман.
Как можно ужинать??
– Я ничего не хочу.
– Ты сейчас похожа на герцогиню, которую уличили в шпионаже. Несмотря на следы побоев, она держится с высоко поднятой головой, – развлекает, как привык, и сейчас. Чирк – салфеткой под носом.
Крап радужек. Чего доброго, начнет кормить с ложки. Так и есть. Я уже у него на коленях – боком, точно в амазонке, и не улизнешь. Овощи, настоящие, нарезаны крупно. Подсолнечного масла он не пожалел (в столице, конечно, такую роскошь еще можно достать), и я машинально думаю о том, что ложки, сколько ни мой, останутся жирными – хозяйственное мыло я экономлю для стирки. Кстати, взять с собой один кусок или сразу весь запас? Если такой элементарный вопрос не решить в один миг, то как же с другими?
Болтаю ногами, стараюсь жевать. Полная ложка требовательно зависает у рта.
Я не смотрю в нее. С тревогой вглядываюсь в светлые глаза Дарта. Надолго ли мы уезжаем? Вернемся ли до холодов? Догадываюсь, что и Дарт этого не знает.
Что его решимость – палатка, которую он разбивает без колышков. Она не крепится ни к чему.