Много было такого и еще более ужасного…
Как азартный игрок, Ленин уже вошел в транс. Он видел на горизонте мираж, именуемый светлым будущим, когда «все небо будет покрыто алмазами» и добродетель, наконец, восторжествует. Заколдованные химерой, Ленин и его подручные бросали к ногам Бунчуков все новые и новые жертвы, запугивая тем самым непослушных и одновременно спаивая преступлением все увеличивающуюся когорту палачей.
Но те жертвы можно было как-то объяснить. То был «беспощадный русский бунт» с жестокостью, унаследованной разве от монголов. Огромная страна, вековое расширение которой напоминало до некоторой степени строительство Вавилонской башни, в ущерб культуре, мстила теперь устроителям централизованного государства.
«Товарищ Ленин, — заметила во время одной из бесед Клара Цеткин вождю пролетариата, — не следует так горько жаловаться на безграмотность. В некотором отношении она вам облегчила дело революции… Ваша пропаганда и агитация бросает семена на девственную почву».
Конечно, не только «девственная почва», сиречь — темнота, невежество и политическая безграмотность народа позволили большевикам прийти к власти. Были и другие причины.
Как говорится, «Я уже теперь не тот, что прежде…» Положение бесправного иностранца позволило мне на протяжении многих лет испытать на себе все «прелести» капитализма. Имею основание думать, что в царской России, если сделать скидку на шестидесятилетнюю давность, он был нисколько не лучшим, и понимаю, что большинство людей в подходящий момент берутся за оружие не от того, что они начитались Маркса или Ленина. За спиной каждой революции стоит нужда, попирание прав человека более сильными, унижения, постоянный страх остаться за бортом жизни и другие невзгоды, какими бы причинами они ни объяснялись.
Когда гнев, накопившийся годами, десятилетиями, помноженный на невежество, переливается через край — он, как вода, прорвавшая плотину, мощным потоком обрушивается на все, что стоит на пути, и неистовствует, не заботясь о том, что будет после.
Подобные мысли пришли ко мне позднее.
Весною же сорок второго года наш полк, по стратегическим соображениям, высадился из эшелонов на станции Бабарыхино, километрах в ста от фронта. Мы шли, главным образом, ночами, к отведенному для нас участку по территории на стыке двух областей. Более десятка деревень, однообразно бедных, с запущенными дворами лежало на нашем пути. В кирпичных, нештукатуренных домах было грязно, убогость во всем бросалась в глаза.
В тех деревнях, которые зимою были заняты немцами, даже если они были и не сильно разрушенными, население (в основном — пожилые женщины и старики) отличалось особой замкнутостью. О немцах люди говорить избегали или лепетали что-то невнятное, а тоска и отчаяние в глазах женщин при этом становились еще сильнее.