Я кивнул и отдал сюртук индейцу.
– Мы заплатим вам, если вы поделитесь парой одеял и позволите переночевать на полу.
– Боже, не беспокойтесь о деньгах. У меня есть свободная комната с кроватью. – Мартель окинул взглядом Клема и продолжил: – Что ж… сейчас он без сознания, но скоро придет в себя. Это все из-за высоты. У кого-нибудь есть кока?
На мгновенье я решил, что испанец имел в виду какао, и не понял, почему он заговорил о нем. Но один из индейцев принес холщовый мешочек с сухими листьями.
– Эрнандес, дай ему листья. Я не знаю, сколько нужно. Киспе, поднимись наверх и приведи Рафаэля. Проследи, чтобы он выглядел достойно. А вы – мистер?.. – спросил он у меня.
– Тремейн. А это… мистер Маркхэм. Обычно он отвечает за хорошую беседу.
– Не волнуйтесь, мы с вами поладим. Присаживайтесь, места хватит на всех.
Как только я сел, ко мне подбежала девочка с едой и глиняной посудой. Первым делом я подал еду мальчикам, чем очень возмутил ее, но затем она принесла еще две миски. Я потянулся за одной и едва не потерял сознание от усталости. Мартель предложил мальчикам сесть у огня. Они опустились на колени рядом с Эрнандесом, используя печь в качестве стола. Если они и обиделись из-за того, что их не пригласили за общий стол, то не подали виду.
– Почему бы вам не пойти на кухню? – спросил Мартель у мальчиков.
– Я пообещал их матери не терять их из виду. Если вы не возражаете, – быстро сказал я. Я не знал, насколько тепло была на кухне.
– Они взрослые мужчины, – рассмеялся он. – Уверен, они не нуждаются в присмотре.
– Я дал слово.
– Полагаю, мир не рухнет, если мы будем нарушать слово, данное чужим матерям. Она испанка? – поинтересовался Мартель. – Мальчики, вы метисы?
– Что значит «метис»? – спросил я, прежде чем мальчики ответили.
– Это значит наполовину белый, наполовину индеец.
– Метисы отличаются от мулатов? Извините, мой испанский не очень хорош. Особенно здесь, – признался я.
– Боже, не переживайте. Конечно, вам нелегко. Оказаться здесь впервые – словно начать дышать одним легким. Мулат – наполовину черный. Метис – наполовину индеец. Если один из родителей – метис, а другой – индеец, получается что-то новое, – с улыбкой пояснил Мартель. – Здесь так мало настоящих белых людей. Боюсь, в наши дни метисы приравниваются к белым. Это ужасно, но… что ж, сегодня мы все перуанцы. Испанцев больше нет.
Я разглядывал Мартеля, пока тот говорил, и думал: скажи он то же самое в Лондоне, показался бы он таким, каким виделся мне сейчас – мечтавшим собрать всех евреев и снова утопить их в Темзе. Но по сравнению с ним думавшие так же англичане были менее веселыми и вежливыми. Пусть мы и пересекли весь Перу в ширину, но мы не задерживались в городах и толком ни с кем не общались. У меня сложилось лишь смутное представление о том, что хорошие люди здесь предпочитали показывать, а что – скрывать. Я был уверен лишь в том, что личные границы здесь отличались от английских, но надеялся, что не так сильно, как отличались китайские: было очень утомительно дружить с людьми, добрыми и приветливыми наедине со мной, но при этом державшими своих жен в задних комнатах, словно пленниц.