– Да что же это?! – в ужасе вскричала Варя и отшвырнула от себя кусочек шелка, пропитанный кремом. – Да как же…
– Она хотела меня отравить, изуродовать! – закричала Наденька, швыряя в Варю коробку с французским гримом. – Это она его украла и отравила, чтобы я… чтобы извести мою красоту! – завопила она истерически. – Что стало бы со мной, если бы я успела этим намазаться!
Кругом загомонили. Актеры с ужасом смотрели на валяющийся на полу грим, переводили взгляды с Вари на Наденьку, словно не в силах были уразуметь, кто тут прав, кто виноват. На многих лицах отражалось сомнение. Конечно, налицо отвратительная интрига, но кто ее заварил? Неужели опять Самойлова? Или все же Асенкова решила одним махом избавиться от докучливой соперницы?
Эти люди жили в мире выдуманном более, чем в реальном, а потому способны были допустить и принять самый невероятный, самый кошмарный сюжетный поворот, преподнесенный драматургом по имени Жизнь. Именно поэтому они не могли понять, кому следует верить.
– Несчастная ваша горничная, бедная девушка, что с ней теперь станется?! – изрек Кравецкий, подходя к Наденьке с самым сочувственным видом. – А ведь Асенкова не только воровка, но и убийца! Ей и впрямь место в тюрьме!
– Скорее всего, она сумасшедшая, и ей место исключительно в желтом доме[39], – послышался насмешливый голос, и вперед, ко всеобщему изумлению, вышел не кто иной, как сбитенщик. – Госпожа Самойлова всех созвала сюда для того, чтобы обвинить Варвару Николаевну в краже своих драгоценных белил и кремов. Но мы вошли в ту самую минуту, как Варвара Николаевна собиралась обтереть этим отвратительным зельем собственное лицо, чтобы обезобразить себя навеки и причинить невыносимые страдания. Ну разве здравомыслящий человек намажет себе лицо царской водкой?![40]
– Только безумец на это способен, – подтвердил Дюр. Закивал и Петр Каратыгин, и остальные, чувствуя, как туман недоверия исчезает под влиянием трезвого, размеренного голоса сбитенщика. Он говорил, как человек, привыкший властвовать, командовать, приказывать и наказывать.
– В самом деле, – загомонили на разные голоса. – Варенька, Варвара Николаевна не могла бы…
– Не знаю, что за дьявольская интрига тут затевалась, – сурово сказал сбитенщик, переводя взгляд с Наденьки Самойловой на Кравецкого, и тот вдруг отпрянул, потому что зеленые глаза, глядевшие на него из-под козырька картуза сбитенщика, показались ему очень знакомыми, пугающе знакомыми! – Поистине дьявольская… но она не удалась, к счастью.
– Я не знала, что грим отравлен! – истерично воскликнула Наденька, а Василий Каратыгин вдруг взвизгнул: