С.ш. Энрике Герашан
20 день ласточек, Лес Фей
Шуалейда шера Суардис
— Ты пришла сказать мне «да»? — раздался над поляной властный, полный отзвуков ревущего пламени голос. Прямо из прибрежных зарослей солнечных ромашек.
Шуалейда вздрогнула, в животе похолодело от страха: ширхабом нюханный Бастерхази опять сумел ее обмануть. Спрятался, подкараулил, и она не сумела его почувствовать. Злые боги, как отвратительно быть слабой и беспомощной!
— Нет. Даже не мечтай! — яростно выплюнула она.
По Лесу Фей пронесся порыв ветра, сбивая листья и ломая ветви. Испуганные русалки с плеском ушли под воду.
Проклятье. Опять она не сумела сдержаться.
Медленно выдохнув, Шу успокоила взбесившиеся стихийные потоки, выдохнула еще раз и напомнила себе: она пришла сюда не ради убийства, а ради тишины, покоя и света, ради запаха моря и сосен, ради ощущения близости Дайма…
Он был здесь. Он напитал это место своей силой, своей любовью — и потому здесь выросли ромашки. Белые, желтые, розовые и голубые, лиловые и оранжевые, сотни ромашек, из которых ни одна не похожа на другую ничем, кроме запаха.
Моря. Сосен. Мокрого песка. Капельки оружейной смазки.
Запаха Дайма.
Здесь Шуалейда могла хоть на несколько мгновений поверить, что Дайм вернется к ней, что ее безумная сделка с Люкресом не пропала даром.
Здесь было хорошо. До того как сюда заявился Бастерхази.
Тот самый мерзавец, который проклял Кая. Да так хитро, что даже Энрике не сумел обнаружить проклятия. Даже сама Шуалейда!
Она сутками напролет штудировала древние фолианты, посвященные разным видам проклятий. Изучила тысячу их разновидностей, откопала самые странные и дикие, проверила Кая сотней разных способов. И ничего не нашла. Ни единого следа. Ни крохотной зацепки. Любой бы на ее месте отступился, плюнул и списал изменения в характере Кая на стресс, пубертатный период и прочая, прочая.
Любой, но не Шуалейда.
Она точно знала — это дело рук Бастерхази. Не просто знала. Чувствовала. Тем, что осталось от их неслучившейся любви. И знала, зачем он это сделал.
Ради ее «да».
Чтобы она, отчаявшись, умоляла его о помощи, и в качестве платы за жизнь брата отдала себя. Ведь однажды она уже расплатилась собой за жизнь Дайма, почему бы не повторить? Темному шеру не нужен брак, как Люкресу. Ему хватит ее силы. А сердце и душу она может оставить себе, если от них вообще хоть что-то останется.
— Убирайся, Бастерхази, — добавила она, не желая даже смотреть в его сторону. Не после того, как он ясно дал понять: он ненавидит ее, считает виновной в казни Дайма и вообще дурой, не годной ни на что, кроме как быть бездонным энергокристаллом.