– Алексей, постой, – догнал я его, – прости!
– Ладно, проехали, – послышалось в ответ.
Тяжелый камень был мигом отрезан. Он упал и остался где-то позади в гнилой листве. Вот и все! Так просто! Я уже свободно дышу и даже могу посмотреть ему в глаза. Невероятно, но я давным-давно не чувствовал такого внутреннего облегчения, которое давало всего одно слово. Оно вовсе не уничтожало меня как личность, а, напротив, возрождало во мне человека. Почему-то здесь и сейчас признать себя оступившимся, но, по сути, неплохим человеком было в разы прекраснее, чем оставаться безупречно проворной сволочью.
– Ты еще не познал, что есть дети и внуки, оттого этот первобытный страх за их жизнь тебе не ясен, – прервал мои мысли смягчившийся голос Алексея. – С их появлением все в мире меняется. Больше не существует тебя, стоящего в центре круговорота жизни. Теперь есть только он, твой потомок, лучшая часть тебя самого. Белый незапятнанный лист бумаги, где ты записал все самое прекрасное, что знал в этой жизни. Все то, что хотел бы оставить в вечности бытия. Ты оберегаешь его от дождя жестокости, не даешь вступить в грязь лжи, осторожно обводишь вокруг луж боли. Ведь самое невыносимое для родителя – это увидеть страдания и страх в глазах своего ребенка. И чтобы мой внук никогда не познал их, я готов положить здесь свою жизнь.
По моим рукам пробежали мурашки, и я, бережно развернув скомканное покрывало, виновато укрылся им.
– Ты замечательный дед. Хотел бы я, чтобы мой был таким же, – выдохнул я под ноги, словно извиняя свое поведение неправильным воспитанием. – Я никогда не слышал от него подобных слов. Единственное, что ему хорошо удавалось, – это рассказы про войну.
– И чем тебе эти рассказы не угодили?
Такой вопрос завел меня в тупик, ведь я старался сделать Алексею приятное, никак не ожидая от него нападок.
– Вместо этих рассказов он вполне бы мог мне говорить слова заботы и любви.
– Слова заботы и любви могут звучать по-разному. Думаю, твой дед желал тебе всего самого прекрасного в жизни, что именно для него означало «жить без войны». Лишь только прошедший этот ужас может знать истинную цену миру. И пока человек помнит, что такое война, он никогда не сможет развязать ее снова.
Алексей явно намеревался поставить меня на место, и теперь любое мое высказывание оборачивалось критикой. Мне ничего не оставалось, как смириться с его настроением и немного помолчать. Но уже через минуту он заговорил сам.
– Ты боишься?
– Да, боюсь…
– Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека.
«Ну вот, опять он за свое, можно было бы и в самом деле уже проехать эту тему…» – только подумал я, но он продолжал.