— Если у тебя есть этому объяснение, Гарэс, то выкладывай его быстро, — предупредила она. Она говорила сквозь сжатые челюсти, и таким тоном, какой я слышал лишь в резких случаях, когда она убивала людей.
— Есть, — выпалил я, — но быстро объяснить не получится, — проговорил я, замечая, насколько влажной была её кожа. Хотя она проснулась, цвет её лица был бледен, и плечи её дрожали. Она, наверное, была больной и слабой как никогда, и, очнувшись, обнаружила себя в объятиях Гарэса. Она сделала очевидные выводы.
Несмотря на не прекращавшуюся боль, я почувствовал себя ужасно из-за того, что напугал её:
— Насколько много ты помнишь? — спросил я.
Боль в моей руке резко усилилась:
— Это не похоже на объяснение.
Простого ответа у меня не было. Я не хотел использовать против неё магию. Это лишь ухудшит ситуацию. В качестве компромисса я использовал безмолвное заклинание, чтобы заблокировать нервы, которые шли в мою руку. Так я, по крайней мере, мог ясно мыслить, и дополнительным преимуществом этого было то, что она по-прежнему ощущала, что контролирует ситуацию. Я не мог придумать почти ничего хуже, чем проснуться полумёртвой и с мыслью о том, что подверглась насилию в беспомощном состоянии.
Вот тебе и любовь. Я решил, что в худшем случае я, наверное, смогу просто исцелить потом нанесённый ею ущерб.
— Я — не Гарэс Гэйлин, — осторожно сказал я, продолжал прикидываться беспомощным.
Её тело напряглось, поэтому я начал извиваться, будто от боли. Затем она заявила:
— Соврёшь ещё раз, и я её сломаю.
— Раньше это было его тело, — сказал я ей. — Я был мёртв, но они с Уолтэром каким-то образом спасли меня.
Она застыла, вперившись в меня взглядом робкой надежды. Мне захотелось расплакаться, когда я увидел её в таком уязвимом состоянии.
— Это слишком жестоко. Нельзя такое говорить. Никто не смог бы сказать что-то настолько ужасное, — ответила она, и на её лице ясно отражалась буря, рвавшая струны её сердца.
— Только ты, Пенни, я никогда не любил другую… только тебя, — сказал я, перефразировав то, что она сказала мне в конце.
Тут она заплакала, и я к ней присоединился. Просто за компанию, конечно же — никому не нравится плакать в одиночку.
Чуть погодя она расслабилась, и позволила мне обнять её своей здоровой рукой. Вторую руку я не чувствовал. Я попытался поцеловать Пенни, но она отвернула голову:
— Нет.
Это меня уязвило, но я попытался не подать виду.
— Дело в твоём лице, — сказала она, увидя боль в моём взгляде. — Ощущение такое, будто я делаю что-то неправильное.
— Я — на самом деле Мордэкай, — заверил её я.