Ваську я нашел на коксовых печах. Там нечем было дышать. Все вокруг заволокло ядовито-желтым дымом. Даже я, сидя в отдалении, поминутно вытирал слезящиеся глаза.
Коксовые печи-батареи вытянулись в длинный ряд. Сверху по рельсам ходила вагонетка и ссыпала в круглые люки размолотый каменный уголь. Когда печь наполнялась доверху, ее накрывали чугунной крышкой, плотно обмазывали глиной, и уголь спекался внутри. Когда кокс был готов, раздавался звонок, сбоку открывалась узкая, точно крышка гроба, заслонка, и на площадку из огненной печи сама собой, как живая, медленно выползала стена раскаленного кокса. Ее называли «коксовым пирогом». Васька должен был остужать этот «пирог» водой из пожарной кишки.
Становилось жутко, когда он, надвинув на самые глаза вывернутую наизнанку ватную шапку, подходил к жаркому коксу и поливал его брызжущей струей.
В рваном отцовском пиджаке с длинными рукавами Васька казался совсем маленьким. Он копошился перед пылающей стеной, и горячий пар окутывал его так, что он, наверно, и сам не видел, куда лить воду.
Постепенно коксовая стена осыпалась, от нее отваливались огненные куски и падали к ногам Васьки. Казалось, вот-вот вся эта стена рухнет на него и сожжет заживо.
Мастер коксовых печей, бельгиец, маленький, лысый человечек с большим животом, знавший по-русски только три слова: «лей», «с богом» и «своличь», все время покрикивал на Ваську:
— С богом, лей!
Васька еще ближе подступал к пышущей жаром стене и изо всех сил тянул за собой длинную кишку. Ему не под силу было держать на весу тяжелый медный наконечник пожарной кишки, и Васька упал на одно колено. Мастер заорал, затряс брюхом:
— Лей, своличь!
Двое рабочих, проходивших мимо, остановились, глядя на то, как мучается Васька.
— Душегубы, какого мальца поставили на проклятую работу, — сказал один.
— Дешевле платить, вот и поставили, — ответил другой. — Взрослому надо сорок копеек в день, а мальчику можно гривенник.
— Чей это пацан, не знаешь?
— Анисима Руднева сын. Отец с войны без ног пришел, и сынишка теперь пропадает…
— Чтоб их, этих богачей, в бараний рог согнуло. Когда они напьются нашей крови?..
Я видел, как Васька еле держался на ногах. Я знал, какой он упрямый скорее умрет, чем покажет, что ему тяжело, — и мне стало жаль его.
Закончив поливать, он, шатаясь, с красным от жары лицом поплелся к ведру с водой. С жадностью Васька выпил подряд три кружки теплой, смешанной с каплями пота воды, потом снял шапку и вытер ею лицо. Васька сел на приступке в уголке, где на кирпичной стене в тусклом свете лампадки виднелась черная от копоти икона. Трудно было разобрать, кто на иконе — не то божья матерь, не то Николай-чудотворец: одни белки глаз светились в полутьме.