Ворвались часовые-карачаевцы, казаки, поволокли Христю. Таня, собрав последние силы, поднялась, но тупой удар прикладом свалил ее на руки товарищей.
Перед тюрьмой толпились рассвирепевшие казачки в зеленых юбках с кружевами, в атласных телогрейках. Это в большинстве своем были кадетские вдовы, которым хотелось отомстить, сорвать злость, позлорадствовать.
Подстрекаемые фельдшерихой, они требовали у атамана самосуда над красной медсестрой. Им разрешили.
Когда Христя вышла на крыльцо, толпа замерла в нерешительности. Перед ними стояла уже мать — молодая, с румянцем во всю щеку, сильная. Она вся светилась женской красотой и величием: толстая русая коса туго скручена узлом, высокая грудь тесно обтянута вышитой безрукавкой, полные руки налиты силой.
— Бабоньки, — подзуживая, завопила фельдшериха, — бейте суку большевистскую!
Карачаевцы толкнули Христю в толпу.
— Ага, краснопузая, поймалась?!
— Наших поубивали, а сами плодитесь!
— Не дадим! — дохнула самогонным перегаром Шибилистова и замахнулась зубцом от бороны.
Христя отбила удар. Но тут со всех сторон взметнулись кулаки, палки. Христя схватилась за живот, согнулась…
Упивались побоищем. Били кочергой, вырывали волосы, царапали, рычали, кусались.
Христю толкали к обрыву над приурупинскими левадами и, наконец, столкнули.
Потом стояли, прислушиваясь, не решаясь посмотреть вниз.
Как вдруг лихорадочно дернулась толпа — снизу донесся тонкий крик младенца.
— А-а-а!.. Вылупилось. Бей красного гаденыша! — завопила фельдшериха. Она схватила белый камень и кинула вниз.
Шибилистова швырнула зубец. Другие бросали камни.
— Айда!.. — махнула фельдшериха.
И, обнявшись, в растерзанной одежде, возбужденные, захмелевшие от расправы, загорланили какую-то песню. Не пели, а исступленно кричали, пытаясь заглушить жуткую, зловеще повисшую над станицей тишину. И никто не останавливал этих распатланных шлюх. На всю жизнь они будут отмечены проклятием. Капельки невинной крови будут жечь и точить их душу, точно шашель…
…Наступало сумрачное надвечерье, и никто не решался даже посмотреть в сторону обрыва…
* * *
Ароматны осенние рассветы на Кубани.
Первые заморозки серебрят землю; печально увядают сады; воздух насыщен запахами яблок и дынь. Поют петухи, задорно возвещая погожий день, неподвижно стоят столбы дыма над хатами и гремят на ярмарку мажары.
Еще не взошло солнце, как мать послала Шуру по воду для теленка. Девочка вприпрыжку побежала к обрыву. И уже зачерпнув прозрачной ледяной водицы, вдруг заметила промеж осоки чей-то стеклянный взгляд. Это была Христя. Она все-таки доползла до берега; голова свисала в воду, а течение полоскало косы, и они извивались, как живые.