За Чайчиным хуторком из почерневших будыльев[25] подсолнечника вылезли два казака, лениво крикнули:
— Что несете?
— Белье… женское, господа… Менять будем…
— А рака есть?
— Да уж для вас, господа хорошие…
И предусмотрительно припасенная бутылочка очутилась в руках казака.
— Катись!..
Но не успели спуститься в овраг, как навстречу из-за пожелтевшего кургана показалась кавалькада в бурках. Горят башлыки, угрожающе покачиваются пики, блестит богатое оружие казаков. Шли походной рысью, нестройно пели, качаясь в седлах. Старинная песня, трагичная, сложенная еще кубанским кошевым Антоном Головатым:
Годи вже нам журытыся — пора пэрэстаты,
Заслужилы вид царыци за службу заплаты…
По излюбленной богачами песне можно определить — кадеты.
— Пьяные бандиты, — побелела и без того бледная тетка. — Слушай, Шурочка, может, они привяжутся ко мне… Так ты беги… Слышишь? К отцу… Доберись…
«Доберись, доберись…» Девочка перебросила мешок с плеча на плечо, и вдруг четко застучало в голове: «Девять орудий… двенадцать тачанок… четыреста казаков из Армавира… выступают завтра на рассвете… на рассвете… внезапно…»
Впереди ехал стройный, сухощавый бородач.
— Красных видели? — сердито спросил он у путниц. Бурка сползла с одного плеча, на нем серебрился погон. — Есть там красные? — Он махнул арапником в сторону Попутной.
— Нет, господин офицер, там везде… наши, — ответила тетка.
— Наши, наши, — закивала Шура, радуясь сообразительности тетки.
Взгляд офицера потеплел, он приложил руку к папахе: «Благодарствуем».
— Пово-о-од!.. — команда, и кавалькада тронулась.
И опять песня:
Подякуем царыци, помолымось богу,
Що вона нам показала на Кубань дорогу.
Отдаляясь, песня замирала в бескрайных просторах.
Неспокойны, тревожны дороги революции: не прошли Шура с теткой и четырех перегонов, как их встретили трое верховых. На папахах красные ленты.
— Кадетов не встречали, люди? — спросил один.
Тетка недоверчиво оглядела казаков. Нет, это не попутнинские. Может, летучий отряд ставропольчанина Афанасенко, который летая на тачанках, соприкоснулся крылом с Кузьминским трактом, а может, белые, переодетые…
— Мы ничего не видели, — на всякий случай ответила тетка.
Но Шура не вытерпела.
— Встречали, встречали белых, — выпалила она. — Вон-вон поехали девять с пиками. И в Чайчином тоже есть — засели в бурьянах…
Тетка толкнула девочку, но верховые тронули повода, и уже издалека долетело: «Спасибо, дочка!»
И опять кубанские степи, межи, заросшие бурьяном, пожелтевшие курганы и разбойничий свист сусликов вслед.
К вечеру тетка вдруг опустилась в пыль, прикрывая ноги юбкой. Ее лихорадило, корчило от боли, и она прошептала побледневшими губами: