— Сложная политическая обстановка, удивительная эпоха. Вот я, станичная власть, знаю, что моего коллегу сейчас люто грабят, но чем я могу помочь? Дело не в моем служебном долге — меня захватила иная политическая концепция… Разве не так?.. Подожди.
Раиска ничего не поняла из монолога атамана, но это «подожди» ее обнадежило, подбодрило. Татарко долго возился в кладовке, наконец набросил на девочку что-то теплое, мохнатое и вывел за ворота.
— Ну, вот и все… Иди домой и не бойся: родителей твоих не убьют, об этом-то я позаботился… А больше ничего сделать не могу.
Раиска, остолбенев, смотрела, как удалялся за калиткой атаман… Звякнул засов, успокоились собаки, только ветер бесновался и ревел.
Лишь теперь стало ясно: никакой помощи, конечно, не будет. И Раиска, сорвав с себя подаренный платок, со злостью швырнула его в атаманский двор.
Дома все двери были открыты настежь. В гостиной горела лампа. На подушках без сознания, с рассеченным лбом лежал отец. На деревянном диване низенький казак в забрызганной грязью черкеске (как оказалось, учитель Шиляков) перевязывал бледного Калину: это ему мать пробила вилами бок. Несколько казаков, среди них и братья Смондаревы, окружили мать. Она сидела с окровавленным лицом прямо на полу. Лишь по глазам можно было ее узнать.
— Где сыновья, сука? — издевались казаки, тыча саблями в спину, плечи, грудь.
Мать истекала кровью, но молчала.
— А дочери где? — допытывались братья Смондаревы, известные всей станице бабники. — Не бойся, нам на одну ночь…
Девочка выбежала в соседнюю комнату, забилась в угол. А когда подняла голову, снова увидела мать. Старинное трюмо стояло против открытых дверей и было видно, как, пиная сапогами, бандиты подняли мать на ноги.
— Где запрятаны деньги? Шевелись!
Чьи-то длинные черные руки срывали вышитые рушники. А учитель Шиляков схватил бандуру и свирепо швырнул ее на пол. Инструмент грозно загудел, сердито забренчали струны, и тогда озверевший Шиляков вскочил грязными ногами на бандуру. Струны рвались с жалобным стоном и больно стегали дикаря, который неистово выкрикивал:
— Вот… вот… вот!.. А-а-а!.. Вот тебе песни, традиции, Украина!.. Ге-ге… большевистская паскуда… они играли… хохлы… у-у-у!..
А мать, залитая, ослепленная кровью, хватаясь за стены, вела к старому разрисованному сундуку украинской работы.
Раиска упала, поползла по полу, спряталась под старым корытом на кухне. Лежала там долго, пока не услышала возле себя шорох. Кто-то прошептал: «Рая, где ты?»
— Папочка…
— Дай теплой воды, дочка… Маму надо обмыть.
Он подтягивался на локтях, волоча неживые ноги.