Видит старый Соломаха зарево, толпы возбужденных людей с вилами и косами. Это бурный 1902 год в его родном селе над Сулой, где он учительствовал после возвращения из ссылки!
Горит барское имение. А на фаэтоне стоит он — Григорий Соломаха. Ветер треплет его седые кудри, черную бороду. Вот она, кровавая борьба, запах повстанческого дыма, не раз снившегося ему в тюрьмах и в ссылке!
— Громада! Люди! — разносит упругий ветер по селу.
Волнуется толпа.
— Слушайте вы, дети земли, вечно голодные и оборванные! Посмотрите на свои мозолистые руки — на кого они трудились веками?! Довольно! Пришло время, настал час свободы, вздохните же полной грудью! Земля, свобода…
Григорий Соломаха взмахивает саженкой.
— Делить панскую землю!
И заревело и потекло в поле…
Он почти бежал и слышал могучий топот односельчан за своей спиной, видел, как падали слезы радости на святую землю. А на горизонте поднимались столбы дыма — словно великаны вырастали из-под земли. Там бушевало народное возмездие.
…Ходит по саду Григорий Григорьевич, шуршат листья под ногами, вечерний холодок пронизывает тело. Осень…
«Нет, доченька родная… Не с благотворительности начинать надо, не туда направляешь свою молодую силу…»
Но что он может посоветовать ей? С малых лет читал ей стихи Шевченки, играл ей на бандуре думы о героях, боровшихся за свободу. Воспитывал ненависть к мироедам, любовь к трудовому народу. А теперь? Поднимать на борьбу? Жечь? Делить землю голыми руками? Уже пробовали в 1902 году. Иначе, наверное, надо. Но как? И что может сделать девушка?
«Да, сейчас нужно просвещение, Таня. Неси, дитя мое, свет людям. Буди их пламенным словом.
Но придет время — и запылает все помещичье, эксплуататорское и в гигантском пламени сгорит проклятое прошлое. Так будет…»
Ночь. Станица спит. Только в окне Соломахи еще мигает огонек. Скрипит перо в руке Григория Григорьевича. Склонившись над тетрадью в красной клеенчатой обложке, старый учитель записывает свои взволнованные чувства и между строк видит, как рвутся оковы и злодейской вражьей кровью окропляется свобода.
* * *
Отец Павел приехал на урок «закона божьего» с большим опозданием. Тучный, в светло-сером подряснике, он едва протиснулся в дверь. Не так давно батюшка возвратился из монастыря, где отбывал сорокадневную эпитимию, наложенную архиереем за прелюбодеяние. Теперь отец Павел, возмещая упущенное, усиленно наслаждался земными благами.
Расправляя рыжеватую гриву, батюшка сыто окинул глазами класс и сел. Стул заскрипел под ним. На его груди тускло поблескивал массивный крест, висевший на толстой серебряной цепочке.