Школьники молчали, напряженно выжидая. А батюшка, поглядев в окно на купола церкви, на кресты, благосклонно кивнул: «Начнем, дети»… Он указал мизинцем на смуглого переростка:
— Притчу об Ионе…
Школьник, глядя в потолок, затараторил скороговоркой, но, запнувшись, испуганно покосился глазами на поповскую палку.
— Бе Иона… бе Иона…
— Ну-ну, отрок, вспомни, — поощрял отец Павел, громко отрыгивая.
— Бе Иона три дни и три нощи… три дни, нощи… нощи…
— Во… — подсказал отец Павел и мизинцем, который украшало серебряное колечко, указал на другого школьника: — Где пребывал Иона три дни?
Тот вскочил, хлопнув партой, и звонко пропел:
— Бе Иона три дни и три нощи во утробе кита…
— Ах ты, дьявольская утроба! — стукнул батюшка ученика палкой по голове.
На глазах мальчика показались слезы. Лицо у батюшки вспотело. Он вытер его большущим платком и поднялся.
— Разве в утробе? Где пребывал Иона? — уже сердито воскликнул батюшка, озирая класс, и все опустили головы.
— Ну? Вот это что у меня? — Он показал пальцем на свой огромный живот.
Ученики растерянно рассматривали живот и мигали глазами. Шура Ничик не удержалась и хихикнула в рукав. Отец Павел заметил это и побагровел. Он давно ненавидел отца Шуры. Известный иконописец, столяр и резчик Дорофей Ничик никогда не повиновался батюшке, а однажды на людях обвинил его в присвоении церковных денег. Скрывал обиду святой отец, но вот и представился случай отплатить. Он подошел к голубоглазой девочке и тихо, подчеркнуто ласково спросил:
— Тебе смешно, тварь нечестивая? Да? Так вот скажи: как называется вот это у меня?
— Пузо, ваше благословение, — чистосердечно ответила Шура, и класс затрясло от скрываемого хохота.
— Что-о? — посуровели заплывшие глазки святого отца. Он ударил девочку палкой по лбу.
Она отшатнулась. На лбу вскочила шишка.
— Почему ты, вшивая девчонка, не учишь закон божий? Скажи-ка…
Святой отец долго думал, роясь в памяти и подбирая каверзный вопрос. Класс притих. Слышно было, как гудят пчелы над школьным цветником.
— А скажи, отроковице, что едят ангелы на небе?
Батюшка насмешливо щурит глаза, выжидает. Шура в замешательстве: что же они едят? В самом деле, что готовят они себе на завтрак? Конечно, борщ, кулеш не кушают и галушек, наверное, тоже не любят — все это мужицкое. Что-то такое господское, очень вкусное. Может, вареники с творогом? Нет, их и мама готовит на масленицу. Шура смотрит в окно, наблюдает за пчелками, которые купаются в чистых лучах горячего бабьего лета. Как хорошо им, золотым пчелкам!.. Почему она, Шура, не пчелка? Летала бы теперь над цветочками, нежно жужжала и не знала бы никакого «закона божьего».